Я решительно не согласен с тем, что писателя нельзя винить за то, что он не может или не хочет быть социальным пророком (для чего необязательно описание исторических катаклизмов), за то, что он искренне, как и многие другие люди, верит в явно нелепые, а иногда и гнусные вещи, за то, что он не считает важным быть умным, оставшись совершенно одиноким, а предпочитает лучше ошибаться, но зато вместе со всеми.

Искренность заблуждений может иногда прибавить человеку почтенности, но не в состоянии прибавить ему ума. Искренность вообще к тому, что человек делает, никакого отношения не имеет и оправданием служить не может. От того, что Чингисхан, или Гитлер, или Кочетов искренне верят в свои человеконенавистнические идеи и, следуя им, стараются уничтожить все, до чего удается дотянуть руки, преступления этих замечательных политических мыслителей не становятся меньше.

Человек должен быть искренним. Но искренность не может быть единственной добродетелью, оправдывающей его сомнительные или злодейские поступки. Искренность не заменяет других добродетелей. Иногда она может заменить глупость. Но никогда ей не удавалось заменить ум.

Писатель должен быть умным.

Он не должен заблуждаться.

Он должен знать твердо: вот список благодеяний, вот список преступлений.

И почти всегда он это знает. Но почти никогда в этом не признается.

Он считает, что нужно приносить жертвы. И он начинает с того, что приносит в жертву свою совесть.

В то время, когда Юрия Олешу занимали узкие вопросы взаимоотношений художника и послереволюционного государства, других писателей волновали иные, часто более жизненные вопросы. Например, писатель А. Новиков-Прибой рассказывал своим читателям, какие вопросы волнуют его:

"В настоящее время работаю над большой повестью... В этой повести изображаю жизнь художника и собаки на фоне провинциального города и сибирской тайги"1.

1 "Хроника. Писатели о себе. А. Новиков-Прибой". "На литературном посту", 1929, № 4-5, с. 120.

Повесть или, точнее, - части повести - про художника и собаку, как удалось установить по трудам археологов, вызвала дружное одобрение, хотя и не породила столь обширную литературу, как "Зависть".

Все это сейчас, через четыре десятилетия, наполненных громадными историческими события-ми, можно понять или, по крайней мере, приблизиться к научной постановке проблемы. Но в те годы, когда еще не было Института мировой литературы (создан в 1923 году), а Институт русской литературы (Пушкинский дом, создан в 1905 году) влачил жалкое существование, многое казалось крайне неясным, а иногда просто туманным.

Необходимость понять сложные взаимоотношения художника и послереволюционного государства создала писателя Юрия Олешу, потому что он догадался, как это важно для русской истории, и написал об этом свои лучшие произведения, и погубила его, ибо он надеялся, что этот вопрос можно будет обсуждать серьезно и вечно, в то время как было решено, что уже и так все ясно, поскольку взаимоотношения художника и государства сложились крайне благоприятно и главное недискуссионно.

Но пока это еще не было окончательно решено, и об этом еще можно было писать, Юрий Олеша метался, задевая за внутренние противоречия, между любовью к поэту и колбаснику.

Когда человек любит безнадежно и обреченно, он придумывает женщине, из-за которой он так несчастен, невыносимый характер, жестокое сердце, предпочтение тебя идиоту, просто ничтожес-тву, кретину, легкомыслие и такой эгоизм, которого еще никто не видал, капризы и мелочность, а в отдельных случаях даже прыщи. Это очень помогает. Я это знаю.

Юрий Олеша придумал своему поэту Кавалерову: пьянство, оборванную пуговицу, приплюс-нутый нос, нежелание заниматься общественно-полезным трудом, зависть.

Олеше это очень помогло. О, как помогло это ему!.. Вместо ответной и, в сущности, совершен-но бесполезной, может быть даже вредной любви Кавалерова, он получил несравненно более существенную любовь доктора филологических наук, профессора Я. Эльсберга1.

Готовно откликающийся на чувство Я. Эльсберг в любовном письме, поданном в "двухнедель-ный журнал марксистской критики" PAППa "На литературном посту", настоящим сообщал, что:

"...3. В соотношении с этим ни в Олеше, ни в Кавалерове нет и следа влияний отсталой крестьянской идеологии, влияний столь значительных среди попутчиков.

4. Ю. Олеша является в "Зависти", безусловно, одним из наиболее близких нам современных попутчиков, представителем новой интеллигенции, не имеющей почти никаких связей с дореволюционным миром...

5. Ю. Олеша создал блестящую, яркую, радующую художественную форму"2.

Это очень, очень помогло, очень хорошо... Да, да, да... Очень, очень, очень хорошо... Как трудно жить на свете!..

1 Проф. Я.Е.Эльсберг - один из самых выдающихся и опытных доносчиков в советской литературе. Слова "настоящим сообщаю" - обычная формула, с которой начинался донос. Я этo очень хорошо знаю по доносам на меня другого доктора филологических наук, профессора В.В.Ермилова, члена Союза писателей СССР Н.С.Евдокимова, члена Союза журналистов СССР Г.Шерговой. С их доносами меня познакомили при освобождении из лагеря.

2 Я. Эльсберг. "Зависть" Ю. Олеши как драма современного индивидуализма. - "На литературном посту", 1928, № 6, с. 50-51.

И вот приходят трагические ночи, и ни любовь другой женщины, которая тебя страстно ласкает за то, что ты один из самых близких попутчиков, за то, что на тебе нет и следа отсталой крестьянской идеологии, а также за то, что ты создал такую яркую, радующую художественную форму (черт с ней!), в эти трагические ночи тебя не радует любовь старой опытной проститутки, доктора филологических наук, и ты страстно тоскуешь по любимому поэту с приплюснутым носом. И ты уже забываешь, что приплюснутый нос нужен был для того, чтобы забыть прелест-ный, смешной и милый, симпатичный носик, для того, чтобы он скомпрометировал нежелание заниматься общественно-полезным трудом и главным образом смешал с грязью зависть, эту отвратительную язву зависть, чтобы он показал, как она омерзительна, ничтожна и в условиях социалистического общества абсолютно нетерпима, чтобы она вызвала чувство подлинно научной и идейно-художественной гадливости.

И безнадежно влюбленный автор заставляет своего героя рассуждать в манере, неопровержи-мо свидетельствующей о том, что у этого героя невыносимый характер, просто поражающее легкомыслие и предпочтение замечательным вещам идиотских, ничтожных, просто каких-то кретинических.

Нет, вы только послушайте, что он говорит!

" - В Европе одаренному человеку большой простор для достижения славы... У нас нет пути для индивидуального достижения успеха...

В нашей стране дороги славы заграждены шлагбаумами. Одаренный человек либо должен потускнеть, либо решиться на то, чтобы с большим скандалом поднять шлагбаум. Мне, например, хочется спорить. Мне хочется показать силу своей личности".

Чего?

Вот так. Действительно, с жиру бесится бабенка, и ее (Кавалерова) совершенно правильно одергивают. Послушайте, как в два счета его разбивает еще один учитель танцев Раздватрис:

"Кто сказал Кавалерову, что у нас замечательная личность ничто?., может быть, это ему приснилось?.. - кипит негодованием учитель танцев. Чем уязвлена "собственная" слава Станиславского, Мейерхольда... Олеши... Кто заграждает им дороги к славе шлагбаумами?"1

1 А. Гурвич. Юрий Oлеша. - "Красная новь", 1934, № 3, с. 214.

Что касается Олеши, которого вместе с другими прославленными людьми упоминает А. Гурвич, то здесь произошла ошибка. Дело в том, что "Зависть", о которой говорит и из которой цитирует критик, была первой изданной книгой Олеши и никакой "славы" еще не было. (И в этом все дело!) Была не слава, а жажда славы, зависть. А когда пришла слава, то все это на некоторое время (до 1934 года) потеряло значение.

В романе подробно рассказано о том, какая слава лучше и какая хуже. Выясняется, что Кавале-ров предпочитает традиционные жанры: ученый, нарком, музыкант, полководец, спортсмен, авантюрист. Начинается спор между старым представлением о славе и новым. Роман становится серьезнее: выясняется, что это спор века ушедшего с наступившим.