– Учитель, – позвал его кто-то из середины этого вихря. Голос был знакомый.

– Иду, – отозвался Таши-Галла. – Я иду, мой мальчик…

Игорь Иванович не сразу открыл глаза. Часть его еще пребывала где-то далеко, словно во сне, но он уже знал, что это не сон – тот мир был не менее реален, чем то, что его окружало.

Дарья сидела рядом с ним на постели, совершенно обнаженная, и Колесников видел только ее силуэт на фоне окна. Форточка была открыта, и с улицы долетали первые звуки раннего утра, натужное шуршание метлы по мостовой, утробное гудение поливальной машины и воробьиный гомон. В ее фигуре, даже позе – она опиралась одной рукой на подушку, свернув ноги калачиком и склонив голову к плечу, отчего тяжелые черные волосы падали на левую половину лица – были скрыты колоссальная чувственность и сила. Колесников разглядывал ее маленькую грудь, тонкую талию, идеальной формы бедра и чувствовал, что пунцовая краска заливает лицо, точно у школьника на первом свидании.

– Дарья, я…

Она проворно наклонилась и накрыла его губы своими.

– Не говори ничего. Я сама тебя пригласила. Сама этого захотела. И нисколько не жалею. Лежи, хорошо? А я пойду приготовлю завтрак. И сделаю бутерброды тебе в дорогу.

Она проводила его на вокзал, чего (он вдруг почувствовал мимолетную горечь) Алла никогда не делала. Они стояли молча на перроне, по соседству пьяный мужик в майке загадочного цвета пытался что-то втолковать громадной, словно афишная тумба, проводнице. Та отпихивала его мощными руками.

– Я тебя еще увижу? – спросила Дарья.

– Обязательно.

– Врешь ведь. Все мужчины врут женщинам.

Он неловко чмокнул ее в щеку, опасаясь, что она отшатнется (все-таки некое ощущение вины в душе угнездилось прочно). Дарья рассмеялась, прильнула к нему и крепко поцеловала в губы – так, чтобы почувствовать терпкий солоноватый привкус.

– Иди. Поезд скоро тронется. Увидишь Сережу, передай привет. От Богомолки.

Колесникову казалось, что этот привкус сохранился и сейчас, несмотря на то что в голове сидела, как гвоздь, единственная мысль: четыре дня.

Четыре дня.

Прямо с вокзала по прибытии он позвонил Георгию Начкебия. Трубку никто не поднимал, и Игорь Иванович, чертыхаясь про себя, набрал номер его приятеля по экспедициям Януша Гжельского.

Заспанный поляк отозвался после девятого гудка:

– Да, холера ясна! Люсенька, подожди, солнышко. Это я не тебе. Игорь, как поживаешь?

– Ян, мне очень нужен Гоги. Как по-твоему, где он может сейчас быть?

– Да известно где. У крали какой-нибудь. А на что он тебе?

– Долго объяснять. У тебя есть телефон Гранина?

– Гранина? Кто это?

– Не придуривайся. Наш проректор по науке.

– Ах да… Люсенька, куда ты? Это я не тебе. Что значит, у тебя кончился рабочий день? Тьфу ты. Игорь, телефон я не помню, а адрес запиши. Это недалеко от телецентра. Через парк и налево. Что у тебя с голосом?

– Да вроде все в порядке.

– Ты как будто десяток километров пробежал.

Игорь Иванович не удержался и хмыкнул:

– Может быть, ты не так уж и неправ.

Из вещей у него была лишь небольшая дорожная сумка. Некоторое время он размышлял, не заехать ли домой. Потом, отбросив эту идею, двинулся к остановке. Странное чувство владело им – он ощущал себя призраком, совершенно чужим в родном городе. Его никто не искал. Он был никому не нужен. Он ничего и никого не узнавал и не хотел узнавать. Он – собака, бегущая по следу.

Дождь кончился. Просветы голубого неба заставляли вспомнить, что лето-то еще не уплыло… Конец августа.

Колесников вынырнул из парка, миновал телевышку и вошел в темный подъезд девятиэтажного дома. И сразу словно окунулся в другой мир, из света – во мрак, прохладу, тишину. Рабочий день только начался (у других, к примеру у неведомой Люсеньки, наоборот, благополучно завершился). Даже бабулек на лавочках не было – выползут после обеда погреть свои косточки и перемыть соседские.

Впрочем, нет, кто-то спускался по лестнице – Игорь Иванович услышал торопливые шаги, выходя из лифта на шестом этаже. Гранин жил в благополучном доме: на лестнице и в подъезде было относительно чисто, мусор не валялся, кошками не пахло.

Игорь Иванович уже протянул руку, чтобы позвонить в нужную квартиру, да так и застыл на месте – тело сковало внезапным холодом. Толкнув обитую дерматином дверь (она была не заперта – вот откуда появилось чувство обреченности: опоздал…), он оказался в просторной прихожей (ну да, улучшенная планировка!).

Тело проректора по науке еще не остыло, кровь бежала ручьем из разбитого затылка. Колесников вдруг поймал себя на том, что тупо разглядывает одежду покойного – короткий махровый халат, обвислые на коленях тренировочные штаны, шлепанцы с кокетливыми синими помпонами. Никогда раньше ему не доводилось лицезреть Гранина в неофициальной обстановке – это был первый и наверняка последний раз.

«Шаги на лестнице, – вспомнил он. – Шестой этаж, лифт останавливается рядом, зачем же скакать по ступенькам? Я чуть не столкнулся с убийцей. Мы разминулись буквально на несколько секунд».

Стараясь не обращать внимания на труп, он метнулся через всю квартиру к лоджии, возблагодарив бога, что она не застеклена. Двор был пуст, но, перегнувшись через перила и чуть не потеряв равновесие, Колесников увидел его. Тот двигался через арку на улицу – небольшого роста (так показалось), немного сутуловатый и совершенно седой. Старичок был, однако, в хорошей форме – Игорь Иванович понял, что убийца (хотя, собственно, почему убийца?) успеет ускользнуть, пока он будет спускаться вниз. Безнадежно, черт возьми.

Несколько долгих минут он стоял, созерцая двор, не в силах вернуться в квартиру, к трупу. Адреналин в крови иссяк, Игорь Иванович почувствовал страх и оцепенение, несмотря на то что даже это чудовищное в своей жестокости преступление, как ни парадоксально, еще на шаг приблизило его к цели.

Телефон стоял на холодильнике. Колесников, оглянувшись на труп, подошел и набрал номер.

– Слушаю, – раздраженно отозвался Туровский.

– Сережа…

– О господи, – обреченно сказал тот. – Опять ты. Что на этот раз?

– Гранин убит.

– Твой бывший начальник?

– Можно сказать и так.

– Где ты сейчас?

– В его квартире.

– Говори адрес.

Он послушно продиктовал. Трубка помолчала.

– Вот что. Постарайся там не наследить. Выйди из дома и посиди где-нибудь на лавочке. Предварительно: у тебя есть какие-нибудь соображения?

– Да, – с трудом ответил Игорь Иванович. – Я видел убийцу, с балкона. Приди я чуть раньше – я бы его застал.

– Хорошо, что не застал. В общем, ты меня понял?

– Да, да. Закрыть дверь, тело не трогать, выйти из дома и сидеть на лавочке.

Но он не успел. Дверь в прихожей стукнула в тот момент, когда Колесников положил трубку.

На пороге квартиры возник Януш Гжельский. Он озадаченно потер подбородок и произнес:

– Пся крев…

У Януша седины не было. И старика он явно не напоминал. «А кто сказал тебе, что старик – убийца?» – подумал Игорь Иванович, невольно пятясь к окну. Януш склонился над Граниным, пощупал пульс, потом медленно поднял голову:

– Это ты его, что ли?

– Чокнулся? Я пришел три минуты назад.

– Он еще теплый. Зачем он тебе был нужен?

Игорь Иванович пожал плечами. Спокойствие постепенно возвращалось к нему.

– А ты сам?

– У тебя голос по телефону был странный.

– Что значит «странный»?

– Грубый. Будто ты готов был кого-то зарезать… Ох, прости.

– Ты никого не встретил, пока шел сюда?

– Никого.

– Старичка в подворотне не видел? Седой, щуплый, чуть сутуловат.

– Ах, это. Ну, видел мельком, со спины. А что?

«Я могу ошибаться, – напомнил себе Колесников. – Доказательств у меня ни единого, только подозрения. Выводы… Нити… Все они тянутся к одному человеку».

Двое дюжих санитаров уложили тело Гранина на носилки. Сергей Павлович Туровский посмотрел на друга детства почти с ненавистью и устало спросил: