Гасанов распахнул дверь так резко, что мы все даже подпрыгнули от неожиданности.

– Чего сидите? – заорал он – Ерошенко разбился!

– Как разбился? – одновременно воскликнули мы с Игорем.

– Как разбился! Из окна разбился! – снова закричал Гасанов, отчаянно размахивая руками.

Некоторое недоверие к его словам продлилось недолго, всего несколько секунд. Уже на бегу крикнув девчонкам, чтобы они прикрыли за собой дверь, мы со всех ног бросились в полк.

Мы обогнули здание с тыльной стороны, с той, куда и выходило окно из комнаты Толика. Но его самого мы не увидели, поэтому с удвоенной скоростью помчались дальше. Вконец запыхавшись, мы взлетели на третий этаж.

Дверь в радиорубку была распахнута настежь, а в самой комнате стояли замполит и и. о. начальника штаба. Лепченко и Жилин молча озирались по сторонам, пытаясь воссоздать картину случившегося. А картина была следующая. На столе стояла открытая початая бутылка, цветом своего содержимого не оставлявшая никаких сомнений в собственном предназначении. Сам стол, застеленный газетой, густо усыпала кожура от семечек и рыбья чешуя. На полу, притулившись у ножки стола, грустил посылочный ящик, в котором валялись несколько пустых бутылок из-под пива. На спинке стула аккуратно размещалась Толькина парадная форма, и все это великолепие густо сдабривалось невыразимым ароматом вяленой рыбы, пива и самогонки.

– Ну? – как всегда лаконично обратился к нам замполит Лепченко, когда мы, толкаясь плечами, стали протискиваться внутрь.

– Баранки гну! – ответил за нас Жилин, бросив с высоты своих почти двух метров испепеляющий взгляд. Как будто мы с Ярмолюком были в чем-то виноваты!

– Что случилось? – спросил я, потому что спрашивать что-либо иное казалось каким-то странным. Впрочем, и этот вопрос выглядел неуместным.

– Это ты меня спрашиваешь? – ернически переспросил Жила.

– А мы не знаем ничего, мы в клубе были, – ответил Игорь.

– А ты почему в парадке? – опять спросил Жилин.

– Мы с Ерошенко в патруле. Только пораньше вернулись.

– Пораньше!.. Чтобы нажраться, да?

– Да что вы, товарищ полковник! Мы же из клуба прибежали, нам Гасанов сказал.

– А с кем он пил? – пока Жилин продолжал свой допрос, замполит изучал место происшествия, постепенно приближаясь к раскрытому окну.

Задавать такие вопросы было делом бессмысленным, и подполковник это прекрасно знал.

– Мы не знаем, – так уверенно заявил Игорь, что начальник штаба прекратил тратить на нас время. Тем более на наших лицах, видимо, было написано такое явное недоумение, что это наше якобы незнание подробностей ЧП становилось вполне правдоподобным.

Выдержав минутную паузу, Жила не выдержал и взорвался.

– Блядь! Так как он все-таки из окна-то выпал? – заорал он, непонятно к кому обращаясь.

Замполит, ценивший каждое свое слово на вес золота, выдал, возможно, самую длинную фразу в своей жизни.

– По всей видимости, товарищ полковник, сержант Ерошенко выпал из окна в силу непреодолимых физических обстоятельств, например в силу земного тяготения.

Лепченко наконец добрался до окна, выглянул на улицу и сразу осекся.

– Он срал из окна, что ли? – как бы сам у себя спросил замполит.

– Да ладно тебе, Вить, скажешь тоже! – начальник штаба совсем сбился на неформальный тон. – Как это – срал из окна?

– Так это, – повернулся к нам замполит, – Вон же, говно на колонке!

Мы с Игорем бросились к окну, непочтительно оттолкнув в сторону и начальника штаба, и замполита. Прямо под окном рубки находилась одна из многочисленных колонок, с помощью которых на территории полка осуществлялась радиотрансляция. Колонка была длинной и очень узкой, тем не менее, на ее верхушке аккуратно разместилась небольшая, но на удивление дерзкая кучка. Не знаю, как у вас, а у меня иногда в сознании возникают странные неуместные ассоциации. В тот момент я почему-то вспомнил фрагмент из «Малыша и Карлсона», когда Карслон играл в кубики, а потом сбежал, и вернувшийся в комнату Малыш увидел на полу возведенную «лучшим строителем в мире» высокую башню из кубиков, на самом верху которой лежала «маленькая, кругленькая, мясная тефтелька»…

Жилин, которому даже не пришлось приподниматься на цыпочки, прямо через наши головы перегнулся вниз и издал какой-то звук, не то хмыканье, не то покашливание.

– Ну, понятно все, – в отличие от нас, начальник штаба не «завис» над оставленными Толиком следами, а сразу обнаружил неоспоримые доказательства, складывавшие запутанную мозаику в единое целое. – Вон, провод оборванный… Он, видать, за него ухватиться пытался.

Так оно и было. Хронология событий выглядела следующим образом. Поднявшись на третий этаж, Ерошенко и Цветков начали отмечать наши «сто дней». И, видимо, не рассчитали. Пара килограммов семечек и один – пусть и большой – вяленый лещ оказались явно недостаточной по своему объему закуской, способной минимизировать негативные последствия одновременного употребления внутрь пива и самогонки. Цветков в какой-то момент из радиорубки ушел, а Толик остался, занявшись какими-то своими делами. Через какое-то время он почувствовал, что пришла пора срочно опорожнить кишечник. Оценив собственные силы, он решил, что идти в туалет, которых, еще раз напомню, в самом здании не было, в его состоянии рискованно. Можно было нарваться на дежурного по полку или на кого-то еще из офицеров, потому что в полку их еще оставалось много. И тогда ему в голову пришел гениальный план: он решил воспользоваться окном. Или опять же, вспоминая Карлсона, лучшим в мире мусоропроводом! «Высота падения мусора – двадцать метров!»

Это утверждение было справедливо вдвойне. Во-первых, потолки в нашем здании построили весьма высокими, поэтому номинальный третий этаж казармы вполне соответствовал пятому этажу традиционной хрущевки. Не знаю, набиралось ли там двадцать метров, но уж не меньше пятнадцати было, это точно. Во-вторых, мы все время выбрасывали из окон самый разнообразный мусор, который потом собирали дневальные. В том числе вылетала на улицу и стеклянная тара с мочой. Отсутствие туалетов все-таки причиняло ужасные неудобства! Кабинетный солдат, по каким-то причинам не желавший бежать в туалет за километр, находил подходящую баночку, делал свои дела, а потом не без интереса выкидывал ее в окошко… Честно говоря, сейчас я и сам как-то не очень верю в это, но… Что было, то было.

Толик, как мне кажется, рассуждал так: если существует риск «спалиться» по дороге в туалет или обратно, нужно воспользоваться традиционным методом. Вот только почему он решился на столь радикальный способ? Можно было бы использовать что-нибудь подходящее, а потом выкинуть в окно! Но это – на трезвую голову, а Толик тогда этим похвастаться никак не мог. Взгромоздившись на подоконник, наш несчастный приятель на какое-то время озарил окрестности видом своей белой задницы (у солдат задницы и ноги всегда были белыми, потому что все остальное тело быстро чернело от загара), но не удержался на скользкой от только что закончившегося дождя поверхности и полетел.

На его счастье, грохнулся он прямо на глазах у медбрата Славы, который вышел из санчасти покурить. Тот моментально бросился к Толику и сумел быстро организовать его госпитализацию. Но разбился Ерошенко крепко: переломы рук и ног, сотрясение мозга, разрыв селезенки, ушибы целой кучи других внутренних органов. Говорят, что пьяным везет… Может, так оно и есть. А может быть, дело в том, что организм у нашего летуна оказался крепким, как никак – почти профессиональный боксер. Но скорее всего все закончилось хорошо благодаря совокупности этих факторов, умноженных на блестящую работу хирургов в городском госпитале, собравших Толика по кусочкам.

Когда мы потом приезжали его проведать, самым трудным для Тольки было не смеяться. Не смеяться Ерошенко и так-то не умел, а уж когда мы начинали дразнить его, в красках описывая его же приключение, получившее название «Яйца над пропастью», то из-под километров бинтов раздавалось только жалобное: «Замолчите, идиоты, мне смеяться больно!»