– А как давно? – спрашиваю я.

– Щас вспомню, – Витюня уходит в себя, отчего-то ерошит волосы, которые у него уже редеют, потом говорит: – После того как он с нами попрощался, я виделся с ним дважды. Первый раз – месяца через два после закрытия нашего «Московского репортера». Он сказал, что продолжает бороться за газету, и если ему удастся ее как-то воскресить, то он непременно позвонит всем нам. То есть мне, тебе, корректору Полине Шлыковой и Вове Чикину. Всем, кто оставался с ним до последнего момента существования «Репортера». Но, как видишь, он не позвонил. А второй раз, – Жмуркин морщит лоб, вспоминая, – я с ним встретился в метро. Это было пару лет назад. Нет, вру, мы с ним виделись три года назад, в две тысячи двенадцатом. Он спросил меня, чем я занимаюсь. Я сказал, что официально нигде не работаю и пишу статьи для Интернета. Когда же я спросил его, чем он занят и где работает, то он ответил, что заделался независимым журналистом и пытается помочь своему другу, которого невинно осудили и посадили в тюрьму за не совершенное им преступление. Мы еще немного поговорили, и он вышел. А я поехал дальше…

– А кто этот его друг, за что его посадили? – спросил я.

– Геннадий Павлович не назвал его и за что посадили тоже не сказал, – пожал плечами Жмуркин. – Сказал только, что это был его лучший друг, они знакомы с детства, вместе росли, вместе учились и вместе воевали в первую чеченскую войну…

– Спасибо, Витюня, – произнес я, задумавшись. Может, помощь этому другу и была делом последних лет жизни Геннадия Павловича Нехватова, о котором он и хотел со мной поговорить? Вполне возможно. Это на него очень похоже. Вот только информации пока крайне мало…

– Скажи, Вить, как ты думаешь, из наших кто-нибудь может знать, чем занимался Геннадий Павлович в последние годы? Может, Нехватов виделся с Вовой Чикиным или Полиной и рассказал им что-то конкретное о своих делах?

Я задал вопросы, не очень-то ожидая, что Витюня на них ответит. Так оно и вышло…

– Не знаю, – посмотрел на меня Жмуркин. – Шлыкову я вообще с тех пор ни разу не видел, а с Чикиным мы иногда созваниваемся, раз в полгода. Поговорим минуту-другую, и все.

– А я их обоих потерял.

– Ну захотел бы – не потерял, – резонно заметил мне Жмуркин и отвел взгляд.

– Это верно, – промолвил я. И мне стало стыдно. Ну почему так случается: работаешь с человеком вместе, рад всегда его видеть; приятельствуешь, дружишь даже, делишься наболевшим, пьешь с ним водку и пиво, а когда жизнь тебя с этим человеком вдруг разводит, ты о нем как-то очень быстро забываешь, тем самым натурально вычеркивая из жизни. Получается как-то потребительски, что ли: был человек рядом – был нужен. Не стало этого человека рядом – ну и хрен с ним!

– Да ладно, чего загрустил, – Витюня сказал это так, словно собирался погладить меня по голове и тем самым успокоить, как неразумное дитя. – Всем нам было нужно как-то налаживать жизнь, когда «Московский репортер» закрыли. У всех у нас были свои заботы, да и времени катастрофически не хватало ни на себя, ни на семью. А тут коллеги, да еще и бывшие. Не до них уже… Жизнь как-то вперед идет.

– Так-то оно так, – согласился я. – Но все равно как-то это… неправильно, что ли. Несправедливо…

– Ну это не единственная несправедливость в жизни, – философски изрек Витюня Жмуркин. – И отнюдь не самая жестокая…

Мы не стали с Витей выпивать, вспоминая наши денечки в «Московском репортере» и какие-то смешные случаи и ситуации, которые с нами случались едва ли не ежедневно, когда мы вместе работали в этой газете. Не стали вести разговоры «за жизнь», столь приятные для застольной беседы и ни к чему не обязывающие. Ведь и у Виктора, и у меня были дела, не совместимые с выпивкой и бесполезной тратой времени. Вите надо было иметь трезвую голову, чтобы писать статьи, а мне – чтобы составить хоть какое-то представление о деле, за которое я взялся. А то, что дело будет непростое, я уже сообразил. Однако простых дел у меня, собственно, никогда и не было.

Разве незапутанным и архисложным было дело об убийстве популярного актера Игоря Санина? А дело о массовых отравлениях простых жителей Измайлово посредством молочного отдела одного из самых популярных в Измайловском районе продуктовых магазинов? Да и последнее дело, которое я расследовал, – о семейной чете владельцев измайловского кафе «Берлога» Бориса и Клементины Шацких, маньяках-извращенцах – разве оно было простым? Но убийство Геннадия Павловича Нехватова несколько выбивалось из этого ряда.

Во-первых, он был моим коллегой, уважаемым и весьма достойным человеком.

Во-вторых, он сам собирался рассказать мне о деле, которым занимался несколько лет кряду, и даже хотел посоветоваться со мной, как с телерепортером, ведущим журналистские расследования. Очевидно, дело это касалось его друга, с которым он вместе рос, учился и служил в армии.

В-третьих, я чувствовал себя обязанным Геннадию Павловичу. Он меня многому научил, ценил как профессионала, а я о нем попросту позабыл. Скверно как-то получается. И никакие отговорки на нехватку времени, массу забот, семейные обстоятельства и прочие неразумные причины не могут служить мне оправданием.

А в-четвертых, мне не давали покоя молодые губы старушки, подсевшей к Нехватову и поменявшей его «дипломат». А еще ее взгляд, который она бросила в мою сторону. Странное дело, но ее глаза показались мне знакомыми…

У меня не было никаких сомнений в том, что это была ряженая старушенция.

Мы с Витей еще некоторое время поболтали, после чего наступила вполне объяснимая пауза: говорить особо было не о чем. Пора было и честь знать, то есть прощаться и подаваться восвояси.

Я попросил у Жмуркина телефон Вовы Чикина. Он мне его охотно назвал. Мы обменялись еще парой дежурных фраз, после чего я сказал Вите, что мне пора идти.

– Будешь звонить Чикину, передай ему от меня большой привет, – сказал Витюня.

– Обязательно, – пообещал я. – Ну бывай.

– Бывай, – ответил Витюня. – Рад был тебя повидать.

– И я, – сказал я.

– Не пропадай.

Мы попрощались, пожав друг другу руки, и я ушел, чтобы больше никогда не увидеться?

– Привет, Вова, – сказал я, когда на том конце провода соизволили взять трубку.

– Привет, – равнодушно ответил Вова Чикин и замолчал. Он всегда был предупредителен и несказанно тактичен. Именно эти качества его характера не позволяли ему спросить: «Кто это?» Ведь тем самым он невольно мог обидеть собеседника. Так он думал…

– Это некто Аристарх Русаков, – выручил я Чикина. – Помнишь такого засранца?

Некоторое время трубка молчала. А потом буквально взорвалась не очень связными восклицаниями и возгласами:

– Старый! Ты? Этого просто не может быть!

– Я, Вовчик.

– Это точно ты? Голос, кажись, твой… Откуда? Вот это да-а… Вот это подарок! Как ты? Где? Откуда звонишь?

– Я здесь и никуда не уезжал.

– А помнишь, как мы вместе с Геннадием Павловичем, Витюней Жмуркиным и Полиной воевали за правду? И вообще…

– Помню. Вова.

– Конечно, помнишь. Нет, ты молодец. Взял – да и позвонил… Вот ведь, а? Ну ты даешь, Старый. Ты просто не представляешь, как я рад!

– Я тоже рад.

– Я больше рад, – засмеялся Вова. – Откуда у тебя мой номер?

– Мне твой телефон Витюня Жмуркин дал, – признался я.

– Да? – неизвестно чему обрадовался Вова. (Неужели простому факту, что Витюня Жмуркин дал его номер телефона мне?) – Как он?

– Благополучно, – ответил я. И добавил: – Просил передавать тебе большой привет.

– Спасибо, – еще больше обрадовался Вова. – Нет, вы все же, ребята, молодцы. Созваниваетесь. Встречаетесь вот. А я… Погряз в каких-то своих бытовых проблемах как… не знаю кто… Ни с кем из вас не вижусь. Не звоню никому. Ты вот захотел – и узнал мой номер. А я вот не узнал. Получается, что не захотел…

Эх, Вова. Еще пару часов назад я так же думал про себя. Оказывается, забывать своих бывших товарищей, которые не рядом, – довольно распространенная болезнь. К большому сожалению.