Допустим, что Швенглер был отчасти прав, хотя на самом деле буквальное совпадение значений произошло только в русском переводе. Для «привходящего» он употребил слово «beziehungsweise» (или, иначе, соответственно), в то время как «соотнесенное» у Аристотеля значит нечто сущее как отношение, то есть принадлежащее категории «προς (τι)» (при, против, соответственно). – «Привходящее» и «соотнесенное» – очень близкие категории. Это хорошо прослеживается на протяжении целой страницы, где текст целиком посвящен их аналогии, причем соотнесенное берется в своем первичном значении. «Ведь это скорее видоизменения и привходящие свойства чисел и величин, нежели их субстрат (многое и немногое – видоизменения числа, большое и малое – видоизменениея величины)… Большое и малое необходимо есть нечто соотнесенное, между тем из всех категорий соотнесенное меньше всего есть нечто самобытное или сущность, … есть некоторое видоизменение количества, но не его материя… Ибо не существует ничего соотнесенного, что было бы соотнесенным, не будучи чем-то другим… Для него одного нет ни возникновения, ни уничтожения, ни движения, … так как оно не есть сущность ни в возможности, ни в действительности. Поэтому нелепо считать, что не-сущность есть элемент сущности и первее ее».[92] – Итак, соотнесенное прежде всего названо привходящим свойством определенного количества, а категория количества есть нечто последующее по отношению к сущности. Далее перечисляются в применении к соотнесенному все характеристики привходящего. А именно, оно не материально, а лишь свойственно; оно не было бы и самим собой, не будучи чем-то другим; оно не становится и не движется, поскольку к нему неприменимо сущностное деление на возможность и действительность; наконец, оно подпадает под действие закона противоречия, будучи в пределе не-сущностью.
В силу столь точного совпадения основного смысла «соотнесенного» с «привходящим», можно косвенно говорить и об отношении познающего к познаваемому. Соответственно, получает развитие предпосылка ошибки в сути вещи привходящим образом, взятая во введении как проблема образования категориями множества. Теперь она выражается и в том, «каким образом соотнесенное множественно, а не только едино; как возможно много неравного помимо неравного как такового».[93]
Когда же соотнесенное прямо используется, чтобы описать отношение к сути вещи как к предмету ошибки привходящим образом,[94] оно само берется привходящим образом. «Все то, что оказывается соотнесенным по числу или в смысле способности, есть соотнесенное потому, что сама его сущность включает в себя отношение. Измеримое же, познаваемое и мыслимое называются соотнесенными потому, что другое находится в отношении к ним. Ибо мыслимое означает, что есть мысль о нем, но мысль не есть мысль того, о чем мысль (иначе было бы два раза сказано одно и то же)».[95] Нужно отметить, что привходящность соотнесенного в этом смысле несколько опосредована. Буквально же «другое соотнесено с чем-то привходящим образом, например, человек – потому, что для него привходяще то, что он вдвое больше чего-то, а двойное есть нечто соотнесенное».[96] Тогда, во-первых, «человек» еще должен быть сведен к одной своей «душе», которая признается сутью его бытия; во-вторых, следует установить привходящим свойством для души-объекта быть познаваемой для души-субъекта; в-третьих, познающее вместе с познаваемым требуется признать за «двойное». И наконец, можно назвать отдельно взятое «мыслимое» соотнесенным потому, что некое другое относится к нему как «мыслящее» и в силу этого «проецируется» на него: возникает тавтология отношения с собой.
Повтор однозначного дает шанс объяснить удвоение сути вещи при ошибке. Попытка реализовать до конца открывшийся оборот дела опять-таки опирается на смешение математического и эйдического «единого»,[97] послужившее во введении ориентиром для направления внимания прямо на экстремум ошибочности. Метафорически – «множество есть как бы род для числа: ведь число есть множество, измеряемое единицей». Тогда «одно и число некоторым образом противолежат друг другу – не как противоположности, а как нечто соотнесенное, а именно: поскольку одно есть мера, а другое – измеряемое. А потому не все, что «одно», есть число, например, если «одно» есть нечто неделимое».[98] Здесь не уточняется, имеется ли в виду неделимая суть вещи, или, скажем, точка как неделимая часть деления. Однако ситуация познания раздваивается внутри себя. Оказывается, что в некотором смысле именно предмет мыслит мыслимую о нем мысль, если форма предмета есть в точночти форма ума. Вместе с этим возникает и ответная соотнесенность мыслящего, шаткость его присущности сути бытия. «Правда, могло бы показаться, что знание есть мера, а то, что познается, – измеряемое, однако на деле оказывается, что хотя всякое знание касается того, что познается, но не всякое познаваемое соотнесено со знанием, так как в некотором смысле знание измеряется тем, что познается».[99] Именование сути вещи тем самым еще не гарантирует, что имя получено от нее самой. Знакомство может быть вполне «бытовым», – на уровне «прозвища» по внешности.[100]
Невозможность движения для соотнесенного предваряет в частности еще одно преобразование в формуле ошибки. «Обознаться» в сути вещи как «сдвинуть отношение» можно исключительно привходящим образом. «По отношению к сущности нет движения, так как нет ничего противоположного сущности; нет движения и для отношения ( ибо может вполне соответствовать действительности, что при изменении одного из двух соотнесенных членов другой не изменится, так что их движение привходящее)».[101] Осталось сравнить полную неподвижность отношения ума и сущности с несовпадением движений двух соотнесенных. Последний разрыв в свою очередь сравним с обусловленностью «движения движения» формой «привходящим образом»,[102] выведенной из «промежутка» привходящего. В пределе сравнения снова восстанавливается противоположность бытия не-бытию. Стоит тут же повторить, что «хотя всякое знание касается того, что познается, но не всякое познаваемое соотнесено со знанием», – или, переводя точнее: «всякое знание знаемо, но не всякое знаемое есть знание». Поэтому добавленное «касается» по смыслу воспроизводит «удостоверение наощупь» в сущности, которую можно только знать, – а «соотнесенно» вставлено для того, чтобы подчеркнуть непознаваемость не-сущности, если она подменяет, а не отрицает сущность. Сопоставление направлений рассмотрения отношения (синтеза и анализа) дает с одной стороны тождество ума и сущности, а с другой – нетождество феномена и объекта. И, продолжая с помощью Канта, «всякий анализ основан на синтезе»[103] – не-сущность на сущности.
Непосредственно в сущности нет движения, как неподвижно и знание сущности. Это отсутствие движения закрепляет сущую безошибочность. Но соединению ума с вещью в самой ее сути противоположно соотнесение познаваемого с познающим в стремлении к не-сущности соотнесенного вообще. Привходящая противоположность привносит в познание феноменологическое опосредование формами пространства и времени. Первым делом простое знание получает характер осуществления знания, движения познания от возможности к действительности, – вполне строгого мышления. Ошибка же зависит от вмешательства воображения, способного представлять движение только как перемещение образа сущности.[104] Ум, ограниченный одним воображением, «признает истинным все, что представляется, и на этом основании утверждает, что все одинаково ложно и истинно».[105] Ему «приходится признавать все существующее соотнесенным и зависящим от мнения и чувственного восприятия».[106] Воображение подвижно, но и текучий образ все-таки подвластен движению ума, тяготеющего к тотальному упрочению всех действий по закону тождества. Однако руководство воображением, подспудно ведущее к ошибке или устраняющее уже допущенный промах, имеет тот же вид акта «привходящим образом», что и при «движении движения». Через «сооотнесенное» это выражается в умножении сущностей: «Если каждая вещь существовала бы лишь в соотношении с имеющим мнение, то имеющий мнение существовал бы в соотношении с бесчисленными по виду предметами».[107]
