В начале был НЭП и, помнится, эта часть жизни вроде была привлекательна. Достатка в жизненном, бытовом смысле было много. Не было проблем с питанием, одеждой, обеспечением. И вдруг такой резкий обвал.
Вот когда началась по сути перестройка промышленности, меня поразило одно обстоятельство. В Осташкове, как известно, находится большое озеро Селигер, и люди, живущие вокруг него, были в основном зажиточные. Край ведь наш очень плодородный и там было много хороших хозяйственников. Они привозили на рынок множество всяких продуктов и товаров. Изобилие на рынке было необыкновенное.
И вот однажды вижу такую картину, которая поразила мое детское воображение. Дело было зимой. В это время обычно по озеру ездило много жителей на санях. Так вот картина, которая поразила меня, представляла собой бесконечную вереницу санных повозок, которая тянулась за горизонт через все озеро (а озеро-то очень большое!). В санях сидели те самые раскулаченные. Были, конечно, не только раскулаченные, но кто это мог тогда знать?
И что характерно, сразу же произошел резкий поворот в худшую сторону, возникли проблемы с питанием, начался голод. Вот этот голод я пережил очень тяжело, есть было просто нечего. Наши мытарства продолжались до 35-го года, когда наша семья переехала в город Смоленск.
Ни хлеба, ни картошки, хотя у многих были огороды. У нас не было никакого огорода, и было страшно голодно. Мы ели все, что попадет – картофельную шелуху и вообще бог знает что.
Но что было интересно – никакого уныния не было. Потому что когда приходишь в школу, там тебе рассказывают о планах на будущее. А детское восприятие оптимистично. Этот период был страшно тяжелый – ни одежды, ничего не было. Спасало озеро, особенно летом: рыбалка, ягоды, грибы. А зимой было крайне тяжело. Плохо.
Второй период. Это с 35-го года, когда я уехал в Смоленск и жил там. Тоже было нелегко. Но это был город, и там классовое расслоение было достаточно заметное. В Смоленске нас поселили в комнате, поскольку квартиру, которую нам обещали, кто-то занял. Комната была двенадцать квадратных метров, а семья семь человек: пятеро детей, отец и мать. В этой комнате мы прожили долгое время, почти два года. Кухни не было, и в квартире творилось что-то невообразимое. А город-то областной. Там были и зажиточные. Когда я в школу приходил, у меня был вид нищего. У меня не было сапог, и я ходил в школу в тапочках, делая вид, что закаляюсь.
В 37-м году стало значительно лучше. Питание пошло, а до этого в Осташкове, чтобы хлеба купить, очередь с вечера занимали, ночью стояли, и дети тоже.
Осташков – город культурный, и я не потерялся среди смолян. После окончания школы уехал в Москву. Школу окончил с отличием и без экзаменов поступил в Бауманский институт. Хотел сначала в Ленинград поехать и поступить в Морской институт. Хотелось плавать, видимо, сказалась осташковская жизнь и озеро Селигер.
Затем обычная студенческая жизнь. Стипендия сто семь рублей. Никто мне не помогал, приходилось выкручиваться самому.
Бауманский институт – великолепный институт. В то время он был один из лучших. Конечно не то, что сейчас. Это было маленькое здание.
А жизнь студенческая была хорошая. Мы все жили в Лефортово. Там был студенческий городок напротив бронетанковой академии. После окончания четвертого курса на практику ездили на оборонные заводы.
Первые два курса были общетехнические, а с третьего курса уже пошли специальности. В это время ввели артиллерийский, бронетанковый и боеприпасный факультеты. Я пошел на артиллерийский факультет. На меня сильное впечатление произвели артиллерийские заводы. В первый год, когда я на них попал, было просто потрясение. Сложное артиллерийское производство в то время – это высший класс. Сверление стволов орудий, высочайшие технологии. Все шло по замкнутому циклу.
На четвертом курсе снова поехали в Сталинград на завод «Баррикады». В Сталинграде на Волге очень красиво. Плотин еще не было, на Волге много островов. Возьмем лодку и с ребятами на остров купаться, загорать, играть в мяч. Поскольку я селигерский, то поплавать, побегать по песчаным откосам мне было в радость. Уже много позже, когда я перебрался в Москву, каждый год на своей машине со всей семьей ездил в те места. Перебирались на остров, купались, загорали, рыбачили. Лучше любого санатория.
Возвращаясь в студенческие годы, особенно вспоминаю второй приезд в Сталинград. Было радостное настроение, погода отличная, хорошая студенческая компания. Это было воскресенье, 22 июня 1941 года. Как обычно купались, загорали, вообще веселились. Когда возвращались на лодочную станцию, где брали шлюпки, увидели, что на берегу толпится много народу. Спрашиваем: «В чем дело?». «Война», – говорят. Честно говоря, мы все были подготовлены к войне. Учился же я на артиллерийском факультете, и вся страна жила в ожидании войны.
Сталин постоянно внушал, что воевать будем и обязательно на чужой территории. Марши, песни, кинофильмы, надо сказать, здорово настраивали на патриотический лад. После тяжелого периода жизнь начала налаживаться. Питание стало доступным, кое-какая одежонка появилась. Настроение было уверенное, поскольку что обещалось, то и выполнялось. Правительство во главе со Сталиным занимало правильную позицию. Сталин говорил о положительных моментах и недостатках. Не было отступлений от того, что говорилось, оно обязательно выполнялось. И, конечно, с детских лет пионерия, комсомольские организации воспитывали у людей патриотизм, культуру, отношение к женщинам, к родителям. Культура быстро распространялась в народе.
Строительство военных заводов, институтов, школ способствовало расширению круга интеллигенции. Она стала выполнять роль элиты. К предыдущему поколению люди относились с почитанием.
Произвело сильное впечатление высказывание Сталина на 15 съезде партии, что мы отстаем на 120 лет, и если мы ничего не сделаем, то нас сомнут. Нам отведено только 10 лет, чтобы поправить положение. И мы должны это сделать.
И вот тогда начался тяжелый период в жизни страны. Но меня эти события не затронули никак, у меня никто не пострадал.
Ну, что дальше? Дальше война. Этот период жизни забыть невозможно.
Вот что мы сделали тогда. Мы сразу оттуда (С Волги. – Прим. автора) сорвались, приехали в Москву, провели комсомольское собрание и все записались в ополчение. Один не записался – его тут же исключили из комсомола.
Нас забрали и начали готовить к войне. Приблизительно в августе состоялся последний сбор, после чего нас должны были отправить на фронт. Надо признать, что организация была плохая, оружия не было. Как я узнал впоследствии, какие-то французские винтовки давали ополченцам, а многие были вообще без оружия. Мне повезло в том плане, что перед самой отправкой на фронт вышел приказ Сталина всех студентов, обучающихся на вооруженческих факультетах, отозвать и отправить на оборонные заводы, поскольку был дефицит инженерно-технического состава. Вот так я попал, пережив первые бомбежки в Москве, на оборонный завод в Горький.
Я недавно был на 85-летии 20-го института, мне подарили книгу по его истории, и я понял, какую роль сыграл институт в первые дни войны.
Вокруг Москвы были размещены зенитные орудия, авиация, но не было никаких информационных средств. Были только известные всем «слухачи». Так вот 20-й институт в неимоверно короткий срок сделал радиолокатор по-моему «Рус-2». Не могу понять, как это им удалось, поскольку они занимались дистанционным управлением. «Водили» танки, самолеты, т.е. занимались командной линией, а здесь, по сути, локация. Наверное, используя какие-то разведданные собрали радиолокатор. Из сотрудников института создали расчет и направили радиолокатор на позицию, и там, в боевых условиях, его уже доводили до ума без всякой военной приемки.
Так вот с помощью этого радиолокатора они впервые увидели налет вражеских самолетов на дальности сто семьдесят километров. По этим данным успевали поднять наши истребители, которые разбивали фашистскую армаду. А это многие сотни бомбардировщиков, из которых к Москве удавалось прорваться буквально единицам. Поэтому наша столица не очень ощущала воздействие вражеской авиации, хотя в налетах со стороны немцев участвовало по несколько сотен самолетов, а в первом, как мне говорили, было чуть ли не полторы тысячи.
