Я предъявил градоначальнику документы и представился как знатный иностранный путешественник, барон, спешащий в Петербург, но по пути желающий повидать местные достопримечательности.

Городской голова был невысок, крепкого сложения и абсолютно плешив – принимал он меня в домашней обстановке, без парика, но тем не менее я не имел возможности лицезреть эту совершенно голую голову (о том, что она гола я узнал, когда градоначальник снял на мгновение свой картуз, с которым не расставался, видимо, даже в постели, и я в залоснившейся в пламени свечей лысине увидел свое собственное отражение. Сей градоначальник тоже был невелик ростом, а поскольку меня Господь статью не обидел, я смотрел на моего хозяина сверху вниз, и факт его плешивости не остался мною незамеченным).

Градоначальник рассыпался передо мной в улыбках и вежливостях, однако стол к позднему обеду – до которого мне пришлось еще выслушать его рассуждения на разные темы и совершить экскурсию по обширному хозяйству, – накрыл довольно скудный, заставив меня призадуматься: то ли хозяева при всем своем богатстве (а дом поражал роскошествами) и себе отказывают в еде, то ли хотят сэкономить на госте.

Вела все это хозяйство его жена, а сам он, как он сообщил мне, улыбаясь от уха до уха, питает склонность лишь к пчеловодству, и кабы не служебные обязанности, с пасеки бы не выходил.

Жена его и в самом деле заправляла хозяйством – огромная, как бегемот (сей африканский зверь был мне знаком по изображениям, кои я видел, разглядывая иллюстрированные фолианты в библиотеке герцога Брауншвейгского), она тяжело шагала по дому, каждым своим шагом грозя проломить пол и провалиться под землю. Дворня спешила угодить хозяйке и опрометью бросалась исполнять все ее распоряжения. Впрочем, дело тут, наверно, было не в самом желании угодить, а в страхе, который они испытывали перед этим грозным управителем в юбке.

Прежде чем налить мне перед обедом по русскому обычаю чарку горькой, хозяин вдруг посерьезнел и спросил меня, не англичанин ли я часом. Я его заверил, что мы, Мюнхгаузены, происходим из Нижней Саксонии и в Англии никто из нас отродясь не бывал.

На лице градоначальника появилась гримаса облегчения – именно гримаса, потому что у него было очень странное лицо, похожее на ожившую оладью.

Я поинтересовался, чем был вызван его вопрос. Он ответил, что сызмальства терпеть не может англичан. Что ихняя, мол, королева Лизаветка отказала царю-батюшке Иоанну Васильевичу, когда тот, сердешный, снизошел до нее, сделав ей предложение руки и сердца. Она на седьмом небе должна была быть от счастия – такую честь ей оказали, а она, мол, свою аглицкую спесь напоказ выставила. Не пойду, сказала, за царя русского, мне и так хорошо. И хотя с тех пор уже минуло полтора века, но он, градоначальник, до сего дня не может простить этого англичанам и до конца своих дней (который, впрочем, благодаря крепости его здоровья и духа в ближайшие годы никак не предвидится) будет питать сие чувство к неблагодарному народу островитян, проявившему такое небрежение к великому государю, да воздастся им за это полной мерой.

(Возвращаясь назад, скажу, что когда градоначальник проводил меня по своему громадному дому, более всего мне запомнилось обилие портретов Ивана Васильевича, к коему градоначальник, видимо, действительно питал искреннюю любовь и почтение. Я увидел изображения Ивана Васильевича при посажении на кол десятков его супротивников, при отсечении голов непокорным боярам, при сожжении проигравших битву воевод, при колесовании высокомерных европейских послов… и так далее без числа, поскольку не было числа и комнатам в доме.

Сей русский царь, как мне поведал градоначальник, был исторической персоной весьма результативною и немало содействовал укреплению государства Российского, для чего и извел большое число своих подданных, кои противились новым веяниям и плели многочисленные заговоры против законного властителя и божьего помазанника.

Во время повествования градоначальник так разволновался, что даже стянул с себя картуз – именно тогда я и узрел его непомерную зеркальную лысину, – и тут из его правого уха вылетела пчелка, описала круг над его головой и исчезла в левом, после чего он поспешил натянуть картуз обратно и более уже при мне с ним не расставался.)

Хотя у градоначальника и был большой счет к Англии и неиссякаемая любовь к Ивану Васильевичу, но вскоре он перешел на другие темы.

– Мы – народ православный, – говорил он, – нам нужны храмы, мы построим в городе еще десятки храмов, чтобы народ молился за императрицу нашу и за Ее наследников, поскольку так уж устроена русская душа.

Я согласно кивал, чувствуя, что желудок у меня уже начинает бунтовать. Но градоначальник сказал, что хочет показать мне еще свою пасеку – может, я буду покупать его мед в целях расширения торговли между Российской империей и Нижней Саксонией и ради взаимной выгоды.

Я поплелся за градоначальником – тот шел впереди, а я поотстал на десяток шагов, и тут в одном из темных коридоров открылась дверь и чья-то цепкая рука затащила меня в комнату. Ко мне прижалось громадное жаркое тело, и голос шепнул в ухо: «Я приду в твою комнату сегодня в полночь. Жди». После чего рука вытолкнула меня назад в коридор – и как раз вовремя, потому что градоначальник в этот момент повернулся и проговорил: «Не потеряйтесь тут в наших лабиринтах».

Как вы уже догадались, рука и жаркое тело принадлежали супруге градоначальника, чьи слоноподобные формы были мне отнюдь не по сердцу, отчего перспектива провести с нею ночь вызвала у меня оторопь и озноб.

За скудным обедом градоначальница подмигивала мне тем глазом, который не виден был ее супругу, и вообще выглядела не в меру возбужденной и общительной. Она умудрялась под столом доставать своею ногою до моей и в то же время улыбаться супругу, уныло размазывавшему ложкой по тарелке тыквенную кашу с медом, которая, несмотря на мой пустой желудок, никак не лезла мне в рот.

Мы выпили еще по чарке горькой за здоровье Ее величества дражайшей императрицы Анны Иоанновны, после чего губернатора сморил сон, и он начал похрапывать прямо за столом. Голова его свесилась на грудь, картуз сбился набок. Его супруга улыбнулась мне, подмигнула обоими глазами, а затем принялась будить градоначальника.

– Ты устал, мой любезный супруг, – ворковала она. – Дела государственные – тяжелое бремя. Тем паче для человека в твоих летах. Федька проводит тебя в опочивальню. Эй, Федька, – крикнула она, и в комнату тут же вбежал лакей, который помог хозяину подняться со стула и повел его прочь из залы.

Мы остались вдвоем, и у меня от тоски и безысходности сжалось сердце. А градоначальница, плотоядно поглядывая на меня, принялась еще настойчивее тереться своею ногой об мою. Однако если она рассчитывала распалить меня этим, то эффекта добилась противоположного. Мой мозг судорожно искал выход из создавшегося положения. Выход, однако, нашелся всего лишь один, и я, несмотря на приближающуюся ночь, был готов им воспользоваться.

Извинившись перед хозяйкой, я сказал, что с сожалением вынужден покинуть ее на некоторое время по причинам нужды, о которой за столом не говорят. После чего, натянув на лицо фальшивую улыбку, я удалился из залы и поспешил вниз в конюшню, предполагая быстро оседлать моего скакуна и немедля отправиться в путь.

Каково же было мое разочарование, когда я увидел пустое стойло, куда я собственными руками завел сегодня днем моего не знающего устали коня. Не было видно и конюха, хотя я несколько раз и позвал его громким требовательным голосом. В конечном счете мне пришлось отказаться от моего отчаянного плана и за неимением лучшего вернуться в залу, где на своем месте восседала хозяйка сего дома. На лице ее гуляла блудливая улыбка.

– Изволили проведать боевого коня? – спросила она.

– Да, видите ли, привычка – я забочусь о нем, а он выручает меня.