- Ежели я не сумею, тогда кто же сумеет?!

Бережков, по его выражению, чуть не упал в этот момент. Когда-то, в молодые годы, он часто с таким же удальством произносил подобную же фразу, но, повзрослев, уже не решался повторять ее. А этот старый мастер, которому минуло по меньшей мере пятьдесят пять лет, русский самородок, работающий с расплавленным жарким металлом, искусник стального литья, все еще дерзал говорить так по-молодому.

- Я так и знал, - с хорошей улыбкой произнес Андрей. - Но как же Любарский?

- Давай сюда не только что Любарского, а какого хочешь академика, я с ним возьмусь на грудки по этому вопросу и докажу практически.

Мастер покосился на сына: одобряет ли тот?

- Правильно. Теперь, отец, послушай о Петре.

- О Петре? А что?

- Послушай-ка, послушай...

- А что? - В знак серьезности вопроса Степан Лукич сдвинул очки на нос и из-под лохматых бровей, таких же рыжих, как усы, посмотрел на Бережкова. - Вы видели его проект?

- Видел, - сдержанно сказал Бережков. - Интересная идея. Вчера мы о ней поговорили. Думаю, вещь выйдет.

Отец довольно рассмеялся.

- Выйдет! - уверенно подтвердил он. - В этот проект и моего много внесено. Петро несколько раз собирал всех стариков, проводил с нами дискуссию. И дома, бывало, до того заспорим, что я ему кричу: "Забыл, как я ремень распоясывал?" - Он опять засмеялся. - Много от меня взято. Я и теперь захаживаю в чертежную, проверяю, как чертятся отливки, даю ребятам предложения...

- А нашего мотора, - сказал Бережков, - ваш Петр не желает признавать. И не поддерживает.

Бережков говорил, мастер слушал, шагал, мрачнел, кряхтел. Видимо, эта жалоба на сына была ему очень неприятна. Дойдя до своего палисадника и еще не открыв калитку, он грозно крикнул:

- Петро дома?

В раскрытом окне показалось миловидное девичье лицо, в котором угадывались несколько смягченные родовые, никитинские черты - тот же абрис подбородка, та же бронза в волосах. ("Писаная красавица!" - рассказывая, воскликнул Бережков. Впрочем, каждое женское лицо, появляющееся хотя бы на миг в его повествовании, было, как мы знаем, обязательно прелестным.)

Девушка ответила:

- Что ты? Разве в такое время он приходит?

- "Приходит, приходит", - заворчал отец. - Когда надо, вечно его дома нет.

- Папа, ведь он же на заводе.

- На заводе... Конечно, на заводе...

Он опять метнул взгляд на Бережкова, явно гордясь даже под сердитую руку младшим сыном. И мгновенно принял решение:

- Айдате к нему! Люба, забери велосипед!

27

На улице было еще светло, край неба был охвачен сияющими красками заката, только-только подступали сумерки, а в чертежном бюро уже горело электричество, выделявшее распахнутые, как и вчера, окна. Листья сиреневого куста, приходившиеся выше подоконника, казались более темными и четкими, чем нижние, уже неясные на глади фасада.

Степан Лукич направился было туда, к окну, но передумал и повернул к главному подъезду. Вахтер дружески его приветствовал:

- А, Лукичу наше нижайшее.

Но литейный мастер лишь кивнул и, пройдя вестибюль, зашагал по коридору. За ним, чуть поотстав, шли его спутники - Бережков и Андрей Никитин. У дверей чертежного бюро старик оглянулся на них, недовольно фыркнул сквозь усы, подождал, взялся за ручку и опять передумал. Достав из кармана потрепанный черный футляр, он вновь водрузил на нос свои очки в тонком ободке вороненой стали. Это сразу придало значительность и даже важность его подвижному горбоносому лицу. Он и сам, видимо, почувствовал себя по-иному: не выдавая запальчивости, спокойным, внушительным жестом открыл дверь и вошел:

- Здорово, воробышки! Как работенка? - произнес он, улыбаясь.

- Погляди сам, - сказал Петр Никитин. - Себя хвалить не будем. А, и Андрюша! И товарищ Бережков! Прошу, прошу...

Положив рейсфедер, он встал и движением головы откинул со лба непослушную прядь. Его волосы, тоже вьющиеся, темно-русые, казались на взгляд более тонкими, чем у старшего брата. Впрочем, потоньше была и фигура в парусиновой синей куртке, и шея, и очертания носа, и губы, и даже, пожалуй, усмешка. Он сделал знак, разрешая всем прервать работу, и продолжал:

- Прости, Андрей, никак не мог вырваться на матч. Говорят, была острая игра?

Андрей промолчал.

- И ребят ты не пустил? - спросил отец.

- Не пустил. Нельзя. Вот дожмем проект и тогда выйдем на поле всей командой... - Петр посмотрел на лица за чертежными столиками и невольно расправил плечи, потянулся. - Побегаем, погоняем мяч.

Старик хмыкнул и опять метнул из-под бровей взгляд на Бережкова, явно довольный ответом своего младшего. Но, тотчас приняв суровый вид, он стал обходить столы, внимательно склоняясь над листами ватмана. Дойдя до белобрысого парнишки, у которого, как и вчера, запястье было испещрено полосками туши, старик проговорил:

- Ишь разукрасился... Чего чертишь?

- Вкладыш, Степан Лукич.

- Вижу, что вкладыш. Какой?

- Задний. Кулачкового валка.

- Так и отвечай... А почему мал приливчик? Я же указывал, чтобы приливчик делать толще.

Петр усмехнулся.

- Могу, отец, достать расчет.

- "Расчет, расчет..." Знаю, что расчет. А лить и обрабатывать так будет удобнее.

- Я твои доказательства обдумал. К сожалению, в данном случае они меня не убедили.

- Не убедили? - закричал отец и сердитым жестом взбросил очки на лоб.

Однако, сразу спохватившись, не желая растрачивать заряда, он водворил очки на место и сказал:

- Отпусти, Петро, ребят на пяток минут. Пусть поразомнутся.

Петр снова усмехнулся.

- Пожалуйста...

Мастер пожевал губами, подошел к висевшему на стене в рамке большому чертежу "Заднепровье-100", постоял около него и, как только затворилась дверь за последним сотрудником бюро, круто повернулся.

- Что же ты, Петро, товарища Бережкова зажимаешь? - спросил он напрямик.

- Никого не зажимаю. К этому московскому проекту я вообще не имею никакого отношения. Дело решает главный инженер. Но если у меня спрашивают мнение, я не скрываю, что вся концепция этого мотора мне чужда.

- А чем докажешь?

- Истина доказывается практикой. Вот построим наш мотор, и тем самым докажу.

- Что докажешь? У тебя будет мотор, у него калька. Ведь построить не даешь!

- Я же сказал, что не имею к этому...

Но старик уже не слушал.

- Почему ему не даешь доказать практикой? Что мы, не сможем, что ли, выстроить ихнюю машину?

В этот момент Бережков словно еще раз увидел гримаску на лице Любарского, услышал, как тот цедит: "Неужели вы серьезно думаете, что в этой дыре..."

А старик выпаливал:

- Чего затираешь человека, ежели за тобой правда? Выходи в открытую. Так я говорю, товарищ Бережков?

- Так, - сказал Бережков.

- Свое "я", вот что ты, Петро, хочешь доказать!

Петр спокойно парировал:

- А разве социализм отрицает личность, или свое "я", говоря по-твоему?

- Ах, режет, режет! - не без восторга воскликнул старик. - Да доказывай свое "я". Но не затирай и человека. Помоги ему. Вот поставим на испытании рядом два мотора и поглядим, чей будет верх.

Степан Лукич опять покосился на Андрея и на Бережкова, проверяя, находят ли его слова одобрение. Бережков медленно кивнул.

Петр опять хотел что-то ответить, но старший брат проговорил:

- Да, Петр, не по-партийному ты подошел к этому делу.

Это были первые слова, которые он произнес с того момента, как вошел сюда.

28

- Если вы предполагаете, - продолжал свою повесть Бережков, - что в результате этой моей встречи с чудеснейшей семьей Никитиных удалось сразу продвинуть наши чертежи в производство, то очень ошибаетесь. Впереди была еще долгая борьба. И на этот раз Любарский все-таки не принял чертежей под тем предлогом, что-де оборудование завода не позволяет изготовить столь сложную конструкцию, в которой поэтому требуются еще упрощения. Все это аргументировалось, казалось бы, самым деловым образом, очень обстоятельно и очень корректно, в официальном письме, под которым значилось: "главный инженер завода В. Любарский".