- Зачем же ты пришел? Ведь мы с тобой изобретатели аэросаней!.. Мы с тобой первые в России, первые в мире поехали на аэросанях... И если уж ты отказываешься, то кто поверит в это дело? Скажи, пожалуйста, зачем же ты пришел?..
- Будем считать меня отсутствующим.
Ладошников подошел к столу, взглянул на список присутствующих, аккуратно составленный нашим секретарем, отобрал карандаш у оторопевшей Леночки и вычеркнул свою фамилию.
- Мало ли что я придумывал, - пробурчал он. - Тот же вездеход... Но на него потом не отвлекался...
Вот тут-то и заговорил Николай Егорович. Заговорил очень тонким голосом, тончайшим фальцетом, что с ним случалось, когда что-либо возмущало его до глубины души. Он даже перешел на "вы".
- Вы позволяете себе считать, что в трудное для страны время вам дано право отсутствовать?..
- Николай Егорович, впервые в жизни я получил полную возможность делать то, что я хочу...
- А-а... Вы убеждены, что великие события в истории нашей родины произошли лишь для того, чтобы дать вам возможность конструировать то, что хочется... На каком же основании? На том, что вы обладаете талантом? Но талант, милостивый государь, - это обязанность! Обязанность перед народом!
Оборвав свою отповедь, Жуковский помолчал и вдруг мягко добавил:
- Ты помоги товарищам. И на самолет у тебя время останется...
Ладошников неожиданно расхохотался. Он снова взял злополучный карандаш и четко вписал свою фамилию. Потом в скобках поставил две буквы: "М. г.". Леночка спросила о значении этих букв.
- Это значит "милостивый государь", - сказал Ладошников и вновь рассмеялся.
- И знаешь, Миша, - самым мирным тоном произнес Николай Егорович, почему бы тебе не соорудить аэросани трубчатой конструкции? Будем рассматривать аэросани как бескрылый фюзеляж самолета. Ну-ка, как покажут себя там твои трубки из фанеры?.. Леночка, чайку бы...
Леночка стала разливать чай. Николай Егорович взглянул в раскрытое окно, с удовольствием втянул носом весенние запахи сада и, улыбаясь, сказал:
- А хорошие были эти ребятки из детского дома!.. Девица очень серьезная. Как это она? "Общественное выше личного..."
И Жуковский чуть приподнял над головой свою старческую руку.
В тот же вечер я вписал в тетрадь, куда заносил разные понравившиеся мне афоризмы, изречение Николая Егоровича: "Талант - это обязанность".
13
Так создалась наша комиссия. Она называлась "Компас" - комиссия по постройке аэросаней.
Я тоже был включен в состав комиссии, участвовал в обсуждении множества организационных и технических вопросов, выдвигал разные предложения, иной раз, поглощенный другими занятиями, пропускал заседания, то есть, говоря по правде, лишь походя помогал делу.
Однако месяца через два после учреждения "Компаса" у меня опять появился Ганьшин. Опять прозвучал его возглас:
- Бережков, ты нужен! Погибаем без тебя!
Надо сказать, что Ганьшин стал мало-помалу энтузиастом "Компаса". Вам, если не ошибаюсь, уже известна эта особенность моего друга: он сначала сомневается, киснет, брюзжит, потом соглашается, потом влезает в дело с головой.
Мы с ним отправились на внеочередное заседание "Компаса". На заседании все переругались, потому что дело не ладилось, а когда дело не ладится, люди обязательно переругаются. Но выяснилось следующее. Аэросани, как я уже упоминал, изобрели два друга, два русских конструктора Ладошников и Пантелеймон Степанович Гусин. Гусин - "Гуся" - был одним из способнейших учеников Жуковского, милейшим человеком, бессребреником. Как сказано, он был изобретателем, однако таким, которого нельзя подпускать на пушечный выстрел к мастерским. Раньше чем там успеют что-нибудь построить, у Гусина рождаются новые идеи, он прибегает в мастерские, рвет чертежи и сует другие. Так строили, строили - и ничего не выходило.
На заседании в конце концов решили, что нужен главный конструктор, который поставит производство. Пост главного конструктора был предложен мне. Я сказал, что внимательно ознакомлюсь с положением на месте и завтра дам ответ.
На другой день я отправился в мастерские, где уже и раньше не однажды бывал.
В мастерских стоял дикий холод и полнейший хаос. Я обнаружил там Гусина, который ходил среди верстаков, хватал у рабочих инструмент и начинал сам пилить или строгать.
На первый взгляд казалось, что дело совершенно безнадежно. Но я всегда был стихийным оптимистом, всегда верил, что можно одолеть все трудности.
Вечером на заседании "Компаса" я заявил, что если мне окажут доверие, дадут полную, непререкаемую власть в мастерских, то я берусь организовать производство аэросаней. Вопреки протестам Гусина, это было принято.
Комиссия решила отстранить Гусина от производства и предоставила мне право единолично принимать все решения в мастерских, технические и организационные. Меня назначили директором заводоуправления "Компас".
Впервые в жизни я полностью отвечал за дело. И тут, отвечая головой, делая ошибки и исправляя их, я прошел настоящую жизненную и техническую школу. "Компас" был для нас школой. И не только школой...
Какое знаменательное слово "Компас" - правда? Для меня оно - это слово и это дело - было поистине компасом: оно, как намагниченная стрелка, указало мне, - еще не знавшему самого себя, не знавшему, что я хочу и что могу, - указало: вот твой путь!
Впрочем, я понял это лишь значительно позднее, после многих событий, которые в свое время будут вам изложены.
14
А теперь скажу вот что. С юности я был не только изобретателем, фантазером, но вместе с тем был человеком практики.
Еще до "Полянки" я прошел дьявольскую школу у Жуковского. Мы несколько студентов, участников авиационного кружка, - вместе с Жуковским собственными руками выстроили его аэродинамическую лабораторию. Мы пилили, вытачивали, слесарили, мастерили из дерева и из железа. Все оборудование там было сделано нашими руками.
Когда мне теперь приходится иногда бывать в том помещении, где зародилась лаборатория имени Жуковского, ныне безмерно разросшаяся, эти помещения страшно волнуют, потому что, глядя на какое-нибудь устройство, вспоминаешь, как когда-то сам это мастерил. Ведь в этой лаборатории, где ты строгал доски и забивал гвозди, потом учились, прошли курс сотни и тысячи студентов, ныне летчиков и инженеров авиации.
Далее следовала уже известная вам эпопея мотора "Адрос" в триста лошадиных сил. Причем должен сказать, что этот мотор вовсе не был похоронен после крушения Подрайского, после развала покинутой всеми "Полянки". В течение двух лет в сарае Высшего технического училища мы с Ганьшиным время от времени собственными руками крутили его. Обливаясь потом, изнемогая от усталости, мы вручную запускали его для того, чтобы он, сделав несколько сот или тысяч вспышек и при этом начадив так, что в сарае нельзя было дышать, через несколько минут заглох или сломался.
Мы исправляли его и снова запускали. На этом мы так развили себе мускулы, что рукава чуть не лопались от бицепсов.
Вот что такое школа конструктора! Надо почувствовать технику не только в лаборатории, в учебниках, на чертежах, по и собственной спиной, собственными бицепсами.
Миски, сколь бы они ни были презренны, тоже многому меня научили. Это тоже была неплохая школа - моя первая школа массового производства. Штампуя миски, я понял, что с массовым производством шутить нельзя. Вы повольничали, понервничали, ошиблись, и вся партия в несколько тысяч штук выходит в брак.
Но аэросани - это не миски. Мне доверили ответственное военное задание, новое заводское производство. Здесь закрепились, утвердились во мне качества и хватка практика. Здесь я вполне осознал истину, что дело конструктора не только чертеж, не только конструкторский замысел, но и производство, но и вещь в металле со всей ее последующей судьбой. Дальше вы увидите, что на другом, решающем этапе моей жизни это сыграло огромную роль.
Так некоторыми счастливыми обстоятельствами своего развития я был подготовлен к тому, чтобы понять, что нашу страну преобразуют, превратят в великую индустриальную державу не только изобретения, но, главное, заводы, множество заводов, массовое, серийное производство машин; понять, что нам нужна фантазия, нужна мечта, нужно преодоление невозможного, но преодоление невозможного в серийном, обязательно в серийном масштабе.
