Повсюду стояли ухмылявшиеся каторжники, они и не собирались шевелиться. Мятеж со скрещенными руками.

Ландо остановилось у дома коменданта. Отовсюду сбегались военные, они ждали особых распоряжений.

— Но что, в конце концов, происходит?

— Всюду акты неповиновения, непослушания со стороны ссыльных, отказ от работы, несколько случаев грабежа и, естественно, пьянка… Кажется, в огне сахарный завод Сен-Мориса.

— Живо! Надо телеграфировать во все точки и незамедлительно информировать Кайенну.

— Но невозможно ничего передать, провода оборваны. Инженер отступил на шаг и взволнованно произнес:

— Комендант, позвольте мне откланяться. Соблаговолите принять извинения и бесконечную признательность. Я искренне сожалею, что мой приезд сюда необъяснимо совпал со всеми этими неприятностями.

— О, не будем об этом, мой дорогой. Дневальный отвезет вас к Пьеру Лефранку, а завтра в полдень я жду вас на завтрак.

— С моей стороны это было бы нескромно.

— О нет! Все кончится. Увидите, как мы обуздаем этих господ каторжан.

Однако, несмотря на оптимизм коменданта, ситуация не улучшалась.

Это, конечно, не был настоящий бунт. Каторжники не прибегали к грубой расправе, и применять устрашающие меры не требовалось. Но арестанты почти не повиновались приказаниям, они сговорились и отказывались от всякой работы. Не было ни криков, ни ругательств, ни покушений. Это немое пренебрежительное и насмешливое бездействие людей, решившихся на опасный мятеж, выражалось в молчаливом нежелании работать.

Комендант был в отчаянии, он не знал, что предпринять, на кого поднять руку, его помощники также зашли в тупик. Феномен [204] огорчительный и тревожный: поведение этих людей было необычно; бунт, конечно, подготовленный заранее, вспыхнул везде в одно и то же время, разом поднялись все отщепенцы. Комендант был вынужден выжидать и в то же время принять энергичные меры предосторожности. Время текло медленно, как будто замерло на месте.

В три часа прибежал посыльный.

— Комендант, пришла почта из Альбины. Голландский сержант принес письмо.

— Дайте! Может, есть какие-то новости, как знать? Он прочитал, покачал головой и вскрикнул:

— Нет, это невозможно! В таком случае… получается два. В один и тот же день! Но второй просто нахален… Наглость, не исключающая известной доли глупости… Кто же так вот просто бросится в пасть волку?

Произнеся эти загадочные слова, комендант направился к канцелярии. Он быстро написал письмо, запечатал его, отдал посыльному и добавил:

— Вооружите вельбот номер два… Да, посадите на него арабских лодочников. Вы поедете вместе с охранником Морено. И немедленно!

— Да, комендант.

— Вам передадут заключенного, человека очень опасного. Привезете его связанным. Главное, чтобы никто его не видел и никоим образом не общался с ним. По прибытии поместите арестанта в камеру, наденете кандалы и поставите двух часовых! Идите! Вы отвечаете за него!

Охранник отдал честь и вышел. А комендант, оставшийся один, зажег сигару и сказал вполголоса:

— Безумие! Однако не совпало ли появление этого негодяя с началом мятежа? Может, главный виновник — он? Надо хорошенько все обдумать, не плыть по течению, а действовать наверняка, ибо противник опасен. Как бы то ни было, я заставлю заключенного вариться в собственном соку в течение суток… Времени будет достаточно, чтобы изучить материал и допросить арестованного как следует.

Пьер Лефранк был коммерсантом, торгующим всем понемногу: инструментами для старателей, свечами и писчей бумагой; хлопчатобумажными гамаками, опиумом и консервами; сушеной треской, одеждой и топленым свиным салом; кинжалами, обувью, табаком, часами, сахаром, открытками, проволокой, маниокой и тысячами других вещей, которые превратили его огромную лавку в настоящий базар.

Кроме того, Лефранк поил, кормил и обеспечивал меблированными комнатами старателей, которые не любят сидеть на одном месте; охотно покупал золото, ворованное рабочими приисков.

Он был бывшим каторжником, освобожденным и привязанным к постоянному месту жительства, человеком с моралью, оставлявшей желать лучшего, способный на все, в общем, дельцом не хуже и не лучше своих собратьев, чьими услугами вынуждены были пользоваться жители этих мест, ведь в этом краю каторжников, освобожденных или беглых, бывшие заключенные прибрали к рукам почти всю торговлю.

В его «доме», состоявшем из трех больших корпусов: магазинов, лавки и меблированных комнат, — без конца сновали туда-сюда покупатели: искатели золота, разгуливавшие с важным видом, солдаты, исполнявшие свой долг, освобожденные ссыльные, охранники, китайцы, индусы, негры, арабы и краснокожие. Они терлись друг о друга, оказавшись в столь тесной близости, и платили, не скаредничая.

Торговля Пьера Лефранка процветала и, несмотря на его сомнительное прошлое, делец пользовался значительным влиянием, благодаря своему состоянию и таинственности, которой были окутаны некоторые стороны жизни коммерсанта. Пьер считался надежным депозитором, старатели доверяли ему огромные суммы. Но негласно утверждали, что он — банкир каторжников, кроме того, одновременно шпион и администрации и осужденных. Ему якобы случалось помогать побегам и разоблачать их. Торговцу приписывали также исчезновение людей.

В общем личность действительно была загадочная и опасная. Но торговец уживался странным образом с двумя противоборствующими силами: каторгой и тюремной администрацией.

С наступлением темноты лавочки и магазины закрылись. Все погрузилось в тишину. Прошел час. Стояла черная ночь. На небе, отягощенном огромными темными облаками, не было ни звезды, ни светлого лучика.

Маленькая, скрытая от людского глаза дверь открылась, из нее бесшумно выскользнули два человека. Они быстро прошли сзади зданий по дороге, ведущей к берегу, и достигли китайской деревни, недалеко от приисков. В тот момент, когда пришедшие появились у первой хижины, от нее отделилась тень. Послышался три раза повторенный свист, очень тихий, потонувший в плеске волн.

Сигнал! Один из незнакомцев прислушался: зи, зи, зи… — так звенит гремучая змея. Затем оба приблизились к неподвижной тени. Обменялись из уст в уста несколькими словами, тихими, как дыхание… И тотчас же два таинственных человека вспрыгнули на велосипеды, прислоненные к дощатой стене хижины, и, по-прежнему невидимые, так же бесшумно отъехали. Странная вещь: они катили по той же дороге, по которой этим утром проезжал в своем ландо комендант с инженером и его приятелем.

Велосипедисты пересекли бухточку Балете по единственному мосту, проехали мимо лагеря Сен-Луи, стремительно промчались в кромешной тьме, оставляя с левой стороны здание, где жили ссыльные, и через три четверти часа достигли бухты Шарвен. За время этой бешеной гонки — четырнадцать километров в час! — они не обменялись ни единым словом. В воздухе повеяло чем-то паленым. Далекий крик обезьяны нарушил тишину и пугавшее одиночество ночи.

— «Пристанище неисправимых», — сказал вполголоса один из велосипедистов, спешиваясь.

— Мы тут одни, да?

— Да! Но наши неподалеку.

— Тогда быстро подавай сигнал, время торопит. Второй говоривший расстегнул куртку, достал из-за пазухи электрический фонарик и трижды нажал на пружину: кляк!.. кляк!.. кляк!..

Луч света разрезал темноту три раза.

Прошло несколько минут, послышались быстрые шаги. Приблизилась группа людей.

Раздался голос, в котором прозвучал металл:

— Кто здесь?

— Тот, кого вы ждете… добрый товарищ братьев по труду.

— Это ты, Даб? Протяни руку и сделай знак.

— А ты зажги фонарь, чтобы я увидел лица товарищей.

Все это говорилось на мерзком жаргоне, и человек, понявший его, нажал на пружину. Тотчас же вспыхнул пучок яркого света.

Группа осветилась. Примерно двадцать человек с лицами испитыми и мертвенно-бледными, в одежде каторжан, вооруженные ружьями. Под блузами из грубого холста угадывались пояса с патронташами и бронзовыми ножнами…