Да, скорее всего эта комната, эти вещи, этот пустой письменный стол были витриной, созданной для Елены Давыдовны и, ну скажем, для нее, Анны, если вдруг заявится в гости… А где-то была другая жизнь, с записанными наспех телефонами, разбросанными вещами…
Анна еще раз оглядела скучную, тщательно убранную, похожую на келью комнату… Трудно было представить, чтобы вся жизнь Джульетты, такой полнотелой, темпераментной, яркой, умещалась в столь стерилизованной, аскетичной обстановке.
Анна закрыла глаза, слушая причитания Елены Давыдовны, и почему-то так ясно представила себе эту другую квартиру Джульетты… С брошенным небрежно на спинку кресла платьем в блестках… бокалы с остатками вина в раковине… Она даже увидела — вот воображение! — размашисто записанный наспех номер телефона… Губной помадой поперек зеркала.
И даже почему-то три первые цифры. Два, три, один… Двойка, тройка, единица. На этом способности к ясновидению оказались исчерпанными, и Анна открыла глаза. Теперь она поняла, откуда в стране бралось такое количество ясновидящих, экстрасенсов и прочего шустрого народа… Спятить, оказывается, совсем нетрудно. Стоит лишь чуть-чуть распустить воображение и ослабить самоконтроль…
Однако… Это пригрезившееся платье, брошенное на кресло, явно стоило немалых денег.
Разумеется, то, что вся жизнь Джульетты в этой квартире была «как на ладони», и насторожило Аню Светлову, знавшую, как складывался, «уходя корнями в детство», Джулин жизненный сценарий…
Такая девочка, жизнь которой мама постоянно старалась просвечивать рентгеном, конечно же, с детства должна была стремиться к тому, чтобы организовать некий заповедный угол… Свой уголок, в который маме доступа бы не было. А еще лучше, чтобы и вовсе никто из обычного окружения о нем не знал.
И уж конечно, в последнюю очередь она поделилась бы такой тайной с «примерной» Аней Светловой.
После школы они и вовсе почти не общались: Джуля училась в консерватории… А у Ани была своя, университетская компания.
Он развесил плащ на просушку. Положил в ящик стола стилет… Рядом желтую косынку цыганки и синюю бархатную ленточку, которой Та, первая, связывала свои волосы… Они ведь все время ей мешали — роскошные рассыпающиеся кудри…
Навел порядок. Отошел в сторонку и хмыкнул… Это все уже походило на музей! А что?! Собственно-то говоря… Почему нет?!
Он вот как-то был в музее Вагнера… По сути дела, вилла, где на третьем этаже живут люди и какая-то блондинка бродит с чашкой кофе и телефонной трубкой…
А внизу — то же самое, никаких веревочек и загородок: старинные книги, ноты, любопытные антикварные вещицы, посмертная маска, слепок ладони… Все свободно, лежит не огороженное веревочками… Вот жизнь, а вот музей — где граница?..
Он зашел на эту вагнеровскую виллу случайно, прогуливаясь по небольшому немецкому городку… В руках у него был пакет с виноградом, необыкновенно крупным и вкусным…
Протяни руку к старинному тому — и в пакет…
И никого… Никто не следит, не проверяет… Ну, правда, никто ничего и не трогает. Если написано: «Просьба не трогать» — никто и не тронет… Европа, одним словом…
Он окинул взглядом свой музей. Косынка — на память от цыганки… На долгую память… А бархатная ленточка была от первой…
Разумеется, упования Елены Давыдовны на то, что Анна Джульетту якобы знает, если и были верны, то вовсе не оттого, что Джуля с ней по-дружески, по-девичьи, делилась своими секретами.
Просто Светлова была то, что называется — и тут Елена Давыдовна угадала, — внимательна к людям… То есть любила наблюдать за ними, объяснять для себя их поступки, разгадывать их прошлое, характер, представлять, как устроено их жилище и как они ведут себя там, когда их никто не видит… Анна не скользила взглядом по окружающим — даже по тем малоприятным личностям, которых недолюбливала. Она их замечала — и от этого многое в них понимала.
Вернувшись домой, Анна — больше для успокоения совести — все-таки набрала номер одного из родительских телефонов, обнаруженных в книжке Джульетты…
— Извините меня, бога ради, за беспокойство… Я по поводу уроков музыки… Мне сказали в школе, что ваш ребенок занимается в частном порядке с учительницей Федоровой. И я хотела узнать: нельзя ли и нам? Но я никак не могу с ней переговорить…
— Да уроков-то нет. Она взяла отпуск.
Эта была версия, которой в школе объясняли отсутствие Джульетты, чтобы не волновать детей.
— Но ведь отпуск когда-нибудь закончится?
— И не надейтесь: она не берет новых учеников.
— Неужели деньги не нужны?
— Вот представьте, и я ее так же спросила! А она говорит: «не нужны». Спокойно так, без улыбки.
«Да уж, бедная скромная учительница пения явно не гонялась за возможностью подработать».
— Везет же людям, — заметила Анна вслух.
— Точней, недавно повезло. Раньше-то она сама просила ей новых учеников поискать, а теперь… Видно, разбогатела. Вот и отпуск взяла посреди учебного года… Кто себе такое может позволить?
Анна положила трубку. Посидела задумчиво у телефона, потом набрала номер Федоровых:
— Елена Давыдовна, у Джули денег было в достатке?
— Какой там достаток, Анечка… Вы же видите, мы очень скромно живем.
— Ах, да, да…
Даже этого мама не смогла почувствовать… Хотя отличить человека, у которого нет денег, от того, у кого они есть, не так уж и трудно. Точней, легко, даже если человек маскируется, как Корейко. Для этого вовсе не надо быть Остапом Бендером.
Такая фантастическая близорукость очень часто возможна именно при самом тесном общении… среди самых близких. И удивительно, насколько хорошие знакомые оказываются иногда — в итоге! — незнакомыми. А то, что даже «в голову не приходит» и кажется невозможным, оказывается совершенно естественным — стоит лишь представить «хорошего знакомого» в ином окружении, в иной среде, где то, что кажется нам запредельным, — как раз в порядке вещей.
Аня с сожалением думала о Елене Давыдовне… Люди видят друг друга ежедневно — смотрят в упор и не видят. Родители — детей, жены — мужей…
Светлова поежилась… Кстати, о взглядах в упор… То, что некоторые люди отличаются поразительной нечувствительностью, — это ладно… А вот то, что некоторые другие — повышенной… кажется, тоже проблема. Светлова вдруг поняла, что «корябало» ее последние часа два…
Кажется, с того момента, как она вышла от Елены Давыдовны и остановилась во дворе перед подъездом. Просто разглядывая в задумчивости обыкновенный московский многоэтажный дом, из которого три недели назад исчезла Джульетта… Настолько заурядный, что в нем по определению не должно было бы происходить ничего из ряда вон… Обыкновенные люди, обыкновенная будничная жизнь… Завтракают, ужинают, в одно и то же время уходят на работу, возвращаются…
И вот одна не вернулась…
Кажется, именно тогда Светловой показалось, что ее тоже рассматривают. Она не спеша оглянулась…
Из машины?
Из окна дома напротив?
Невдалеке возле киоска стояло несколько человек. Мужчина? Женщина? Старик?.. На этом «чувствительность» Светловой заканчивалась… Этого почувствовать она, увы, не смогла.
Да и разглядывал ли ее кто?!
Просто, видно, — «музыка навеяла».
Когда кто-то из близких исчезает, как-никак чувствуешь себя, мягко говоря, неуютно. И всякое начинает казаться…
Ну что ж… «Кажется — перекрестись» — гласит народная мудрость. Что Светлова суеверно и проделала.
Впрочем, на этом дальнейшие детективные изыскания можно было прекратить… К сожалению, если у Джульетты и была какая-то другая жизнь, никакого хода, тропинки, двери туда не наблюдалось… Никто из обычного ее окружения дороги туда не знал.
А из необычного?
— Анюта, мы есть будем? Точнее, что именно есть мы будем? — поинтересовался супруг, с «большой человеческой болью» наблюдая, как Анна, застывшая в думах над сковородкой, готова проворонить тот дивный миг, когда ароматный запах домашних котлеток с луком оповещает о необходимой румяной и славной поджаристости, но уже почти готов перейти в дымок подгоревших пересохших подметок.
