То, значит, и нашла Джульетта…

— Извините. — Он вдруг встал из-за стола. — Я, кажется, переоценил свое самообладание… Мне жаль, что мы толком не поговорили, но я хотел бы сейчас уйти… Мы можем встретиться как-нибудь еще?

— Да, да, конечно… Разумеется. — Анна торопливо достала из сумки блокнот. Какая чувствительность! Еще немного, и она, кажется, станет невольной свидетельницей скупых мужских слез.

Анна поскорей написала свой телефон, протянула листок…

— Спасибо… Если вам хоть что-то удастся узнать… Я буду… Я буду признателен.

— Да-да, конечно… — машинально согласилась Анна.

Он ушел, а Аня посидела еще… Пирожные были вкусными, и оставлять их, даже несмотря на то, что мир был таким печальным, а повод для этого чаепития просто трагическим, не хотелось…

Очевидно, имея в виду именно такие ситуации, историк Ключевский заметил: «Человек — самая большая скотина на свете…»

К тому же… Конечно, ей было неудобно за свою нечуткость… Больше того… Анна понимала, что это крайне цинично… Но она чувствовала, что потеряла к нему интерес. Его история теперь, когда Светлова утолила свое детективное любопытство, разочаровала ее. Она-то надеялась что-то из него выудить…

Но несчастная романтическая любовь — это было явно не то, что могло бы сейчас заинтересовать ее. А он явно никоим образом не был связан со столь захватившей ее цыганской версией.

И потом… Ведь органы безопасности бордельного дела его проверили. И Анна верила Дубовикову, что проверили тщательно. Тот, кто был причастен к исчезновению Джульетты, — потенциально опасен для кадрового состава «Алины». И они обязаны принять превентивные меры, пока убивать не стало для мистера Икс привычкой… Хорошие профессиональные девушки — это капитал, а посягать на капитал в условиях рыночной экономики — дело рискованное… Такое безнаказанным не оставляют.

«Как он нежно ее называет… — вдруг неожиданно кольнуло Светлову. — Джуля! Как самые близкие и родные Джульетте люди…»

Значит, все-таки любовь.

Вот и ответ на вопрос, почему он еще не отказался от квартиры… Неужели верит, что Джульетта рано или поздно объявится? Да, просто как в романе — верит и ждет, что она вернется.

Это так похоже на влюбленных — ждать на том месте, где расстались…

— Эх, елы-палы! Ну что за жизнь…

Федорыч, известный народу, обретающемуся на чердаках и в подвалах Замоскворечья, еще и под двойной своей фамилией как Федорыч-Сивый, ругаясь, пытался отцепиться от гвоздя… Эта женская синтетическая шуба, доставшаяся ему в фонде «Милосердие» в жестокой борьбе с другими претендентами на секонд-хэнд, была, в общем, очень даже неплохой. И даже грела… если выпить водки… Но вот, поди же ты, лазить в ней по чердакам — сплошное зае… извините, мученье… Уж больно, паскуда лохматая, цепляется за что ни попадя!

Наконец он отцепился, оставив на гвозде клок розового длинного синтетического ворса. Цвет-то шубы Федорыча как раз не смущал… Может, потому что уже много лет Федорычу-Сивому не доводилось видеть себя в зеркале… Не было ни возможности такой, да и как-то в голову не приходило. Хотя эта лохматая шубенция, украшавшая лет тридцать назад, в эпоху модного нейлона, плечи какой-нибудь шикарной красотки, выглядела на Федорыче преуморительно… Во-первых, была она точно в тон его сизо-розового алкоголического носа… И вкупе с жутко лохматой, нечесаной головой и маленьким ростом давала эффект этакого барабашки, «розового чуда»… Нечто среднее между мультфильмовским домовенком Кузей и отбросом общества…

Во всяком случае, когда Федорыч выползал в своем наряде из подвалов на свет божий, случайно наблюдающие это явление прохожие торопели. А потом долго оглядывались, а некоторые даже терли глаза и пытались себя ущипнуть.

Но нынче Федорычу-Сивому не нужны были подвалы, из которых его вечно гнали более могущественные конкуренты. Нынче Федорыч-Сивый нашел себе чердак.

Произошло это случайно, можно сказать, чудом. Видно, судьба сжалилась: решила не дожимать кашляющего, пропитого и вшивого Федорыча… Изгнанный из подвала и отчаявшийся найти себе на ночь приют, Федорыч забился на верхний этаж и сидел, скрючившись, привалившись к стене… С тоской ожидая, что вот-вот его заметит кто-нибудь из жильцов, поднимет вой, вызовет ментов — и его выдворят и отсюда…

(Последнее время городские власти и всевозможный торговый люд брали на учет все больше и больше укромных уголков, дававших прежде приют бездомным. Вместо обшарпанных московских домов, с отворенными настежь, описанными подъездами, возникали отреставрированные — с закрытыми крепко-накрепко стальными дверьми и электронными кодами.)

Надежда устроиться на ночь поудобнее, понадежнее таяла с каждым часом…

Внизу хлопнула дверь… Кто-то не спеша поднимался наверх… Второй этаж, выше… Ах, паскуда, неужто дойдет до последнего?!

Конечно, под крышу вряд ли кто будет подниматься без дела… А какие тут у нормального человека могут быть дела?! Но Федорыч знал, что его легко можно обнаружить и не видя — хоть с первого этажа, хоть с улицы даже… Как это происходит, он не понимал… Но его всегда обнаруживали! Знающие люди объясняли ему, что находят его по запаху. Мол, исходит от Федорыча такой сильный, застарелый, кондовый запах, что не почувствовать его может разве что мертвый…

Сам Федорыч этого запаха не ощущал и не очень этим россказням про запахи верил… Но что находили его довольно часто, когда он вовсе не ожидал, — это да, так бывало…

Вот и сейчас кто-то все поднимался и поднимался наверх…

Вздыхая и кряхтя, Федорыч повернулся, чтобы устроиться поудобнее… И вдруг почувствовал, что стена, в которую он уперся плечом, в буквальном смысле проминается…

Сначала Федорыч решил, что у него глюк — дом-то был старый, толстенный, дореволюционной постройки, ну как он, такой, мог проминаться? Видно, Сивый настолько страстно желал раствориться, стать незаметным, чтобы его хоть на ночь оставили в покое, что навязчивая идея стала воплощаться в реальность, по крайней мере, в его воспаленном воображении…

Однако глюк не проходил.

А стена, продолжая крошиться, проминалась под тяжестью его тела, как стенка картонной коробки из-под бананов, из которых Федорыч когда-то строил себе домик на свалке… Крошилась и ломалась — до тех пор, пока в стене не образовалась настоящая, довольно внушительных размеров дыра…

Все было похоже на волшебное происшествие в каморке папы Карло… И объяснялось, по-видимому, тем, что верхние этажи многих двухэтажных толстостенных дореволюционных домов наспех надстраивали в тридцатые годы, пытаясь решить квартирный вопрос. И если несущие конструкции при этом скороспелом строительстве еще и отличались некоторой прочностью, то иные менее существенные перегородки делали чуть ли не из гипсолита… И теперь от постоянно протекающей крыши такая перегородка отсырела и не выдержала неожиданного натиска… Ведь, кроме Федорыча, на запаутиненном, всегда пустынном лестничном последнем — дальше только крыша! — пролете никто не пытался проверять ее на прочность.

Разумеется, все эти сложные соображения нисколько не занимали Федорыча-Сивого. Он работал, самозабвенно расширяя образовавшуюся дыру. И вскоре уже смог протиснуться сквозь нее внутрь… В темноту пахнущего паутиной чердака, который до этого времени был для Федорыча абсолютно недосягаемым и о котором он мог только мечтать…

Темно здесь было, жуть… Если на улице за узкими чердачными окнами тьма была немного подсвечена фонарями, то здесь хоть глаз выколи… Впрочем, этот недостаток оказался явно несущественным (ну, не книжки же Сивый собирался читать!) по сравнению с другим: крыша здесь, очевидно, протекала, и чердачное помещение, в которое столь чудесным образом попал Сивый, было, мягко говоря, отсыревшим. Мечта оказалась подмоченной, в буквальном смысле…

Федорыч попробовал устроиться в каком-то укромном уголке, но плесенная сырость стала пробирать его почти сразу. Все-таки был он уже староват для таких условий. Кости сразу заныли. Что угодно, как говориться, только чтоб было сухо. И он двинулся дальше, благо двигаться было куда…