В Снегирях пулеметная стрельба почти стихла (правда, ее, быть может, не слышно за ветром, который несется туда), но по-прежнему ведет частый огонь артиллерия.
Зато слева, совсем близко, почти на окраине нашего поселка, идет жаркая винтовочная и пулеметная пальба. Сквозь нее до уха доходит характерное трещание немецких автоматов.
Слышится неприятный вой приближающейся мины. Черт возьми, как быстро привыкаешь ко всему, - сидя с генералом в комнате, я перестал замечать близкие разрывы. Но здесь, на воле, мне кажется, что мина летит прямо на нас. Я невольно отклоняюсь в сторону. Но мина ложится где-то среди улицы, я жду разрыва, проходят секунды, его нет - мина не взорвалась.
Белобородов прислушивается к звукам боя.
- Держатся... - радостно говорит он. - Слышишь?
Я слышу, но мало понимаю. О ком он говорит, кто держится, где держится? Спрашиваю об этом.
- В Рождествено! Наши пулеметчики! Вслушайся-ка...
Я напрягаю слух и улавливаю где-то за линией боя стрекот пулеметов, заглушаемый близкой стрельбой.
- Он к ним прорвется, - говорит генерал. - Зря я его... Орел!
И хотя он не называет того, о ком речь, мы оба понимаем: комиссар.
- Да и тут неплохо, - продолжает, вслушиваясь, Белобородов, - наш огонь уже посильнее, чем у них. Ого, вот и наши минометы. Наконец-то Засмолин стал, кажется, по-настоящему засмаливать. Получил тут подкрепление.
И Белобородов хохочет, вспомнив недавнюю сцену. Часовой у двери смотрит улыбаясь. Он не удивлен, он привык к тому, что генерал любит посмеяться.
Но Белобородов резко, как всегда, обрывает смех.
- Хороша погодка... Морозцу еще бы! - произносит он и сквозь несущуюся косую пелену всматривается в даль.
- Эх, уйдут, уйдут... - вырывается у него.
- Уйдут?
- А почему они жгут деревни? Видишь, где горит? (Генерал показывает рукой.) Это Высоково, отсюда восемь километров... Почему зажгли? Плохо. Убегут.
- Убегут? Почему же это плохо?
- Потому что... Надо сделать аминь всей этой группировке!
17.10. Возвращаемся в комнату.
Белобородов спрашивает Витевского:
- Что сообщают от Засмолина?
- Там, товарищ генерал, никого в штабе не осталось. Командир, комиссар, начальник штаба, его помощники, начальники управлений и отделов - все ушли к войскам. Оставили для связи начальника трофейного отдела. А он ничего не знает, и к тому же глуховат...
- Глуховат? Ничего, лишь бы не был слеповат. Завтра ему дело будет.
17.15. Появляется лейтенант Сидельников.
- По вашему приказанию прибыл, товарищ генерал.
- Садись. Будет для тебя задача.
- Слушаю. Какая, товарищ генерал?
- Обеспечить на завтра работой начальника трофейного отдела. - И Белобородов опять хохочет. - Погоди, садись.
17.20. Входит подполковник Докучаев, командир первого гвардейского полка. У него удлиненное лицо, армия и война смахнули мягкость с этого лица, поставили свою печать - печать энергии и суровости.
Шея забинтована. Шинель кое-где запачкана землей. Это странные пятна - кажется, будто кто-то с силой бросал в Докучаева комьями сухой, рассыпающейся глины. Брызги земли, частью размазанные, заметны и на лице. Я догадываюсь: земля была взметена миной, разорвавшейся рядом.
Поздоровавшись, Докучаев говорит:
- Очень близко вы расположились. Это нашему брату полагается так, а не вам, товарищ генерал...
Но Белобородов будто не слышит:
- Ты обедал? Людей кормил?
- Кормил. В пульроту привезли четыре термоса, а люди из одного пообедали...
- Сам-то ты поешь, поешь сперва. Власов, подполковнику обед!
- Неужели такие потери? - спрашивает Суханов.
- Нет, в батальонах не так много... Но пулеметчикам досталось... Все время на них немцы минометный огонь сосредоточивали. Черт их знает, эти мины... Скручивают пулеметный ствол в бараний рог!
Докучаеву приносят щи и полстакана водки.
- Ты поешь сначала, - повторяет Белобородов, - выпей!
Докучаев пьет. Глаза, увлажнившись, заблестели.
Он быстро проглатывает несколько ложек и произносит:
- Как меня не укокошило, черт его знает.
Никто не расспрашивает, но все ждут рассказа. Только Белобородов еще раз повторяет:
- Поешь сперва, Николай Гаврилович!
Докучаев и ест и повествует:
- Напоролись мы на эту школу. Бьет оттуда во все стороны, нет прохода... Артиллерия долбит, а огонь оттуда то ослабнет, то опять как был... Решили пустить танки. Надо идти разглядеть, что и как, чтобы танкистам задачу ставить... А он кладет, кладет по улице - разрыв на разрыве, сыплет как горохом. Пополз. Рядом сарай, ворота настежь, стоит внутри чья-то лошадь, я туда, нашел щель, присел, гляжу - оттуда школа хорошо просматривается.
Докучаев хлебнул щей. Никто не промолвил ни слова. Здесь собрались люди, сами не один раз побывавшие в огне, встречавшиеся лицом к лицу со смертью; притихнув, они слушали рассказ товарища.
Докучаев продолжал:
- И вдруг черт его знает что произошло... Так рвануло, что... В общем, я как сидел на корточках, так и остался. Но сарая не было. Сидел в сарае, а оказался на открытом месте. Мина разорвалась в нескольких метрах от меня. Лошадь, которая тут стояла, разнесло в куски. У меня портупею оторвало, сумку оторвало, шинель в трех местах прорезало и вот тут (Докучаев показывает на горло) чуть-чуть царапнуло... Бывает же...
Он пожимает плечами.
- Ну, а вы там одного-двух убили? - спрашивает Белобородов.
- У шоссе наложили много. А возьмем школу, тогда там посчитаем.
- Книжки у убитых собрали? Какая перед вами часть?
- Все СС "Империя". И один полк финнов.
- Какого же черта вы уперлись в эту школу? - с досадой говорит Белобородов.
- Не знали, что у него там столько сил. Мы с Алексеем порешили так: прорвемся здесь и скорее дальше. Завтракать в Высоково, а потом гнать до Истры. На карте все циркулем разметили - он справа, я слева. Но...
- Почему вы не исполняете приказа? - перебивает генерал. - Ведь я вам приказал: не лезьте туда, обходите, глубже обходите!
17.30. Входит подполковник Коновалов, командир второго гвардейского полка.
- Тоже хорош! - встречает его Белобородов. - Два сапога пара! Палками вас надо отодрать! Почему полезли на рожон? Почему не обходили?
- Виноват, товарищ генерал. Ошибку исправляю. Сейчас оттуда вытягиваю людей и в темноте буду обходить.
- Нет, теперь ты обходить не будешь! - властно произносит генерал. Звони в полк: остаться на прежнем месте, усилить огонь, бить по школе и по кирпичному заводу всеми огневыми средствами. И тебе, Докучаев, этот же приказ!
Докучаев встает:
- Есть, товарищ генерал. Но разрешите спросить. Мне не ясно, как понимать это изменение? Что оно значит?
- Что оно значит? - Белобородов находит взглядом меня, улыбается и весело подмигивает: - Оно значит, что главный удар по ходу дела стал вспомогательным.
- А главный? - спрашивает Докучаев.
- О главном сейчас будем толковать.
17.40. Кто-то отворяет дверь. Генерал стремительно оборачивается.
Входит начарт майор Погорелов.
- Садись, - говорит Белобородов.
Но по лицу видно: это не тот, кого он ждет.
17.45. Белобородов опять выходит на крыльцо. Стало темнее. Это последние минуты сгущающихся сумерек. Еще четверть часа - и начнется долгая декабрьская ночь. Белобородов всматривается в пустынную улицу, бормочет:
- Скоро ли они?
- Кого вы так ждете? - спрашиваю я.
- Известно кого... - сердито отвечает он.
17.50. Возвращаемся.
Собравшиеся командиры ведут негромкий разговор. О чем говорят? О войне.
- Его контузило, - неторопливо рассказывает Суханов. - Оглох, а уходить из полка не хочет. Телефоны ремонтирует, по ночам линии проверяет. Ходит, как лунатик...
Минута молчания.
- Упорно держит населенные пункты, - говорит Коновалов. - Роет норы из-под домов, и достать его там трудно. Этому искусству надо у него учиться.
