Она: Зато когда поссоримся, можно будет разбежаться на три метра. Чтобы даже блоха не допрыгнула.
Он: Мы не будем ссориться.
Она: Еще как будем.
Он: Нет, не будем.
Она: Нет будем! (зловещим шепотом)
Он: Да тише ты!
Питер, Дворцовая набережная, белая ночь. Камера в руках у Нее.
Он (облокотясь на перила): Здесь я однажды встретился с собой. Это было довольно страшно.
Она: Как это выглядело?
Он: Это было ночью, а он, который я, стоял на том берегу Невы, у стены Петропавловки.
Она: Как ты его разглядел? Мне отсюда ни черта не видно.
Он: Мне тоже не было видно. Я просто точно ЗНАЛ, что там стоит мой двойник. И помахал ему рукой.
Она: А он?
Он: Ничего. Отвернулся и шагнул в стену.
Она: А ты допил бутылку и пошел спать.
Он: Ага.
Она: Врешь, как всегда?
Он: Вру, как всегда. У меня и пальто такого никогда не было.
Она: При чем тут пальто?
Он: У него было пальто, похожее на крылья, сложенные за спиной. Как у ночных бабочек.
Она: Жуть.
Он: Ага. Вот так разминешься со своим ангелом, а потом ищи его. Как после этого бутылку не допить?
Камера отворачивается к Петропавловке. Внизу кадра лениво ворочается Нева.
Эрмитаж, бальный зал.
Она: А здесь мы будем принимать гостей. Ты любишь гостей?
Он: Если среди них нет красивых глупых кавалергардов.
Она: Хорошо. Мы будем приглашать умных толстых полковников.
Он: Я не возражаю и против пары-тройки принцесс.
Она: Ах так! Тогда без кавалергардов не обойтись.
Он: Хорошо. Только пусть это будут гусары. Они не такие наглые.
Она: Кто говорит о наглости, ваше сиятельство? Мы говорим всего лишь о танцах.
Он: Тогда разрешите заполнить собой вашу танцевальную квитанцию.
Она: Всю?
Он: Всю-превсю. Включая графу «Итого».
Она: Эта квитанция и так заполнена вами, дяденька. Раз и навсегда.
Он: Если бы ты только знала, как в это трудно поверить.
Она: Давай не будем об этом.
Он: Давай.
Она: Ты слышишь музыку?
Он: И слышу и вижу, как призраки пляшут, наступая друг другу на ноги.
Она: Присоединимся?
Он: Начинай.
И она начинает – маленькая, хрупкая, в белом платье, с распущенными волосами. И музыка становится слышна, набирает силу, эхом мечется по залу.
Камера пускается в путь, окружая Ее танец, как загонщики – косулю.
И редкие туристы с улыбками таращатся на происходящее…
Питер, Дворцовая набережная, белая ночь. Нева.
Он: Я видел много рек. Но ни в одной нет такой страстной мощи. Такой смертной тоски. Нева похожа на Стикс. В ее плеске слышны стоны и музыка. А ведь бывают еще и наводнения! Хотел бы я увидеть хоть одно.
Она: Сейчас увидишь, потому что я очень хочу писать. Я понимаю, что призракам это на фиг не нужно, но живые люди тут как то решают эту проблему?
Он: Можешь не искать казенный сортир. Я уже попробовал однажды.
Она: И как?
Он: Никак.
Она: Что же делать?
Он: Пойдем в Летний Сад. Там тебя ждут райские кущи.
Она: Ох… Искуситель… Надеюсь, там ты выключишь эту чертову камеру?
Он: Не дождешься.
Она: Но ты хотя бы отойдешь на пару шагов.
Он: Хорошо.
Кусты Летнего сада и белое платье, присевшее в реверансе.
Темнота.
Зажигается спичка и подносится к свече.
Свеча не освещает ничего, кроме собственного фитиля.
До поры до времени.
Мальчишник у Него. Камера у Него в руках.
Стол выглядит, мягко говоря, странно. Мальчишник есть мальчишник, поэтому для антуража приглашена «ночная бабочка». Ее зовут… Ну, предположим, Светик. Или Ленчик. Или еще как. Не важно. Я буду называть ее просто Ляля.
Просто Ляля лежит на столе и выполняет роль живого подноса. Ее руки мечтательно сложены за головой, на животе тает кусочек сливочного масла, грудь сервирована красной икрой, а на причинном месте целомудренно стоит блюдце с мелко порезанными французскими булочками.
Петрович: Ну, что, Андрюш… За твой последний мальчишник…
Илюнчик: (зачерпывая масло и икру с Ляли) Погоди, Петрович. Дай закуску соорудить.
Петрович: Жду.
Илюнчик заканчивает сооружение бутерброда и принимает в руку стопочку.
Петрович: Готов?
Илюнчик: Всегда готов.
Петрович: Андрюш, за тебя. В этот горький день,
Илюнчик: Золотые слова…
Петрович: когда ты прощаешься с холостяцкой жизнью, я хочу сказать одно…
Илюнчик: Сматывайся в Сочи.
Петрович: Да подожди ты. Так вот. Ты прав, Андрюш. Несвобода лучше, чем одиночество.
Илюнчик: Вот заливает. Покороче, Петрович. Трубы горят.
Петрович: Не гони. Андрюш, за тебя и твою будущую жену! (чокается и выпивает)
Илюнчик: (выпив) А я тебе так скажу… Вот есть у меня один приятель. Он продал квартиру и купил акции МММ.
Петрович: Ну и мудак.
Илюнчик: (подняв палец) Вот! Золотые слова! Но я скажу так: он был бы еще большим мудаком, чем если бы женился.
Петрович: Ты на что намекаешь?
Илюнчик: Я намекаю на то, что лучше сразу лечь и помереть, чем ждать, пока тебя сведет в могилу баба. Правильно, Светик?
Ляля: Я не Светик.
Илюнчик: Ну, хорошо. Не Светик. Все равно скажи, правильно я говорю?
Ляля: Нет.
Петрович:(Ляле) Молодец!
Илюнчик: Ну чего вы меня опять всю дорогу обижаете?…
Ляля: А мне можно водки?
Петрович: (наливает) Можно.
Илюнчик: (сооружая новый бутерброд из лялиного изобилия) И даже нужно.
Ляля: (приподнимаясь) Я хочу выпить за вашего друга, чтобы у него с женой все было хорошо.
Илюнчик: (растроганно) Золотые слова.
Петрович: Ну вот, видишь.
Илюнчик: (Ляле) Давай и мы с тобой поженимся.
Ляля: Занимай очередь.
Илюнчик: А без очереди?
Ляля: А для тех, кто без очереди, своя очередь.
Петрович: Есть предложение еще выпить.
Илюнчик: Наливай!..
В пламени свечи появляется Она. Профиль, плечи. Как монета на черном бархате.
Она: Я ненавижу тебя.
Я ненавижу тебя за твое вечное детство. За игрушки, в которые ты заставляешь меня играть. За твою вечную оценку каждого моего слова, жеста, взгляда.
Я ненавижу тебя за ту власть, которую ты надо мной имеешь. За ту слабость, которую я испытываю рядом с тобой. Я ненавижу тебя за то счастье, которое ты мне даешь, потому что каждая крупица этого счастья оплачена моей волей и молодостью. Я ненавижу тебя за твои привычки, которые я не в силах изменить и в которых нет места для меня. Я ненавижу тебя за то, что буду всегда только частью твоей жизни, в то время как ты и есть – моя жизнь.
Я ненавижу тебя за то, что сижу в партере, а ты стоишь на сцене, и я здесь для того, чтобы смотреть только на тебя, а ты – для того, чтобы взять нас всех. Мои одинокие аплодисменты только разозлят тебя. А в той овации, которой ты хочешь, они будут просто не слышны.
Я ненавижу тебя.
Девичник у Нее. Снимает Она, и мужчин здесь нет.
Вся сцена должна быть написана женщинами.
В пламени свечи появляется Он. Она остается на своем месте. Свеча зависает между их профилями, создавая очертания бокала, наполненного мраком.
Он: Я ненавижу тебя за твое рабское, собачье непонимание во взгляде. Чем старательнее ты изображаешь свою причастность к моему миру, тем виднее пропасть, которая лежит между нами. Я ненавижу тебя за то, что ты никогда не посмотришь на мир моими глазами, и мне суждено коротать век в ледяном одиночестве.
Я ненавижу тебя за то, что ты живешь телом, и его прихоти для тебя всегда будут главнее, чем движения души. И если сейчас твое тело тянется к моему, то завтра оно пресытится или соскучится, а других причин для любви у тебя нет и не будет. И мне придется покупать тебя, чтобы не потерять, и я ненавижу тебя за это. Потому что всегда найдется кошелек толще моего, и хуй длиннее, и румянец ярче. Но главное – кошелек. Я ненавижу тебя за то, что отныне мне придется переламывать пополам каждый кусок хлеба, а ты никогда не скажешь мне спасибо за это. Потому что так было всегда, и, если кто-то предложит тебе хлеб с маслом, то ты примешь его без колебаний и отплатишь тем, чем всегда платят женщины.
