– Поверьте мне, мужчины не всегда говорят правду. До банкета он мог заниматься чем-то важным, но не работой. Я жизнь прожила, я точно знаю. Так что, не верьте так уж опрометчиво!

На это София только улыбнулась. Она вызвала такси, надела в коридоре длинное чёрное пальто и узкие сапожки, вышла в широкий двор посреди длинных рядов домов. Первые снежинки легли на её мягкие волосы и разрумянившиеся щёки. Женщина подняла вверх большие и мудрые глаза, стала, как ребёнок, ловить языком белые крупицы, думая, что в будущем она будет менять только северные страны. За столько лет жизни здесь она полюбила снег, но только сейчас чуть-чуть начала к нему привыкать. Кто-то вышел на балкон, хрустнув половичком, а в памяти Софии хрустнули, зашуршали листья плюща её уже далёкого призрачного дома у тёплого моря…

Подъехало блестящее такси чёрного цвета, по изгибам которого бежали белые огоньки фонарей. София назвала адрес, водитель сверился с картой, нажал на педаль. Мотор заурчал тихо и довольно, и они двинулись в путь. Ей нравилось с уютом устроиться в мягком салоне и смотреть на холодную улицу за окном. Сама она была настоящим виртуозом верховой езды, оставляя управление механическими конями мужчинам. Ведь не всякий колёсный транспорт проедет по горным тропам и песку, где проскачет лошадь…

Вернувшись домой, она скинула с узких девичьих плеч строгий пиджак, и, переодевшись в шёлковый халат, отправилась на кухню. Круглые часы с серебряными стрелками, «точнее Биг Бена», как говорила Евгения, предсказывали скорый стук в дверь. Как умелая гадалка, они не ошиблись – ровно через десять минут в квартире появился Роберто. Высокий, с тающим снегом на волосах и ореолом холода вокруг, одной сильной рукой он скинул расстегнутый плащ, а второй обнял тоненькую женщину. Они перебросились парой слов, взяли только что приготовленные бутерброды и чайник с чаем, и оказались в гостиной.

В углу гостиной стоял кофейный столик, чёрно-белый, с шахматной доской, прорисованной на полированной круглой крышке. «Вечером мы пьём чай вместе» – такова была их нерушимая традиция.

– Как твой вечер прошёл? – спросила София, наливая себе в красную кружечку крепкий чёрный напиток.

– На подобных посиделках обычно весело, да и хорошо кормят, – Роберто раскинулся в глубоком кресле.

– Именно поэтому ты так налёг на них, – женщина пальчиком указала на бутерброды.

– Пока доехал – проголодался. А как твой вечер?

– Обычные женские посиделки. Хотя мама подруги сказала мне, что в жизни ещё многое предстоит узнать. Она-то жизнь прожила, а я нет, – шутливым тоном говорила София, – и никогда не верить мужчинам!

– Истину, истину сказала старушка, – Роберто дожёвывал очередное любимое кушанье, – ты представляешь, а мне сегодня заявили, что Джузеппе Иллучини дружил с Караваджо.

– И кто сказал? Аспирант? – её небольшие губы весело растянулись.

– А, одна дочка учёного. Она это вычитала в итальянском журнале. Наверное, какой-нибудь молодой историк захотел славы.

– Да неужели великий и ужасный поэт не знал художника, а? – София с нарочитой угрозой заправского следователя двинулась вперёд всем телом, смотря прямо в глаза.

– Знали они друг друга, знали, только не дружили. Судьба часто сводила наши вечера в одних и тех же пивнушках. Эх, как мы дрались, – Роберто прикрыл глаза, правда, тут же открыл и продолжил рассказывать весёлые воспоминания – раз, правда, я решил донести Караваджо до его комнатушки. То ли был канун Пасхи, то ли ещё какой-то праздник. Хоть одно доброе дело надо же сделать! Так я его доволок до самой двери. В этот момент вернулся жилец из соседней комнаты. Он помог местной экономке соскрести Караваджо в комнату. Видно, он знал меня и записал в каком-нибудь дневнике, что мы друзья. Порой начинаю думать, что зря подписал свои стихи.

– Да, да, повторенная сто раз ложь становится правдой. И так который век подряд, – засмеялась София.

…Когда летописи отсчитывали пятнадцатый век, а в великих умах вертелись идеи Ренессанса, в Рим переехала богатая семья. Единственным сыном и наследником был Джузеппе Иллучини, тот самый, знаменитый в будущем поэт. Жизнь его не была скучна, перед ним было открыто много дорог, но кто же знал, что они сольются и продлятся в бесконечность на этой смертной земле!

В то же самое время незаметно жил аптекарь и алхимик Фламель. Не автор книги известной «Алхимии», а его тёзка, прославленный только среди жителей города как искусный составитель лекарств и мазей. Но на самом деле его интересовали не человеческие хвори, а тайны более тонкие, отчего в его подвале не прекращались алхимические опыты. Однажды, получив непонятную багровую жидкость во время поиска философского камня, алхимик поставил чан с ней на пол перед входной дверью в раздумьях, вылить ли её на мостовую или применить куда-нибудь. И пока он возился у стола и размышлял, через открытую дверь вошла бродячая лохматая собака. Её, голодную, притянул вкусный запах, и она, не обращая внимания на человека, стала лакать содержимое чана. Фламель в первую секунду оторопел, не ожидая увидеть здесь уличного пса, но не стал топать и гнать животное, а принялся наблюдать, раздумывая, сдохнет он или превратится во что-нибудь. Сколько всего было намешано в том вареве!

Напившись, собака села, и, доверчиво глядя на человека, стала поскуливать, переминая грязные лапы. Аптекарь оставил её у себя, наблюдая, но делал записи лишь в своей памяти, сильно боясь чьего-то доноса в инквизицию. В тот момент, может раз за всю жизнь, в уголок его сознания закралось откровение: он случайно получил нечто неожиданное для своего разума, и ему остаётся только ждать и наблюдать. Правда, над той багровой жидкостью он продолжал ставить эксперименты, черпая её понемногу, но никаких ощутимых результатов опыты не давали. И раз, на свой страх и риск, он продал маленький флакончик покупателю, которым оказался поэт Джузеппе Иллучини.

Прошло семь лет. Чума, прокатившаяся волнами смерти и огня, да и другие болезни не тронули ни старого пса, ни поэта.

Они не изменялись, застывшие во времени. Тогда алхимик осознал, что изобрёл напиток бессмертия. Он продал его точно так же, как Джузеппе, ещё нескольким людям, желая убедиться в своей правоте, избавиться от сомнений. С ними было всё то же, что с псом и поэтом. Тогда он выпил его сам, самый большой флакончик, жадно, коря себя за то, что не сделал этого раньше. Этого напитка вечной жизни осталась ещё одна склянка, случайно найденная Фламелем позже и перепрятанная в рабочий стол.

В тот вечер, когда алхимик жадно глотал свой бессмертный напиток, Джузеппе Иллучини смотрел на себя в зеркало, разглядывая внимательно лоб, нос, губы, глаза. Смутные образы и догадки вставали между ним и отражением, не давая ответа, пока не мелькнул уже позабытый аптекарь. Поэт припомнил ту, размером с ладонь, пузатую склянку багровой жидкости с незнакомым вкусом…

За окном лежала ноябрьская ночь, моросил скупой, но холодный дождь. Джузеппе, нервно схватив плащ, выскочил на улицу мимо своих удивлённых слуг, и, не замечая дождя, закоулками прокрался к дому аптекаря. Света в доме не было, и поэт, подтянувшись на цыпочках, заглянул в грязное оконце. Дряхлый пёс, случайно увиденный им семь лет назад, переминался с лапы на лапу посреди комнаты, поскуливал, выжидая хозяина, смотрел на дверь. Джузеппе понадобилась минута, чтобы понять, чем его опоил алхимик. Его рука легко скользнула в карман накидки и достала из потайного кармана нож, всегда лежащий там. Мелкими каплями упали секунды на мощёную камнями дорогу, как стали неспешно нарастать шаркающие шаги. Вот аптекарь с одышкой поднялся на крыльцо, вот открыл дверь…

Собака было бросилась к нему, но тут же упала на пол от удара ногой. Фламель взвизгнул от боли заломанных рук и повалился на пол. Сверху навалился разбойник, подставил холодный нож к горлу, и заговорил низко и яростно.

– Я знаю, что ты бессмертный. И я тоже, – аптекарь узнал голос поэта, – думал, я не догадаюсь о том лекарстве?! Ты мне отдашь все оставшиеся склянки. Иначе я отрежу тебе голову. Если ты после этого вдруг не умрёшь, то твоя вечная башка будет стоять у меня в подвале!