– А потом ее сережки тебе понравились, да она их отдавать не захотела. Ведь так?
– Что вы, начальник. Я об этом и не думал даже.
– Я понимаю, ты не хотел, а потом, когда ты вытащил у нее деньги, а она начала кричать, ты придушил ее полотенцем, чтобы соседи не услышали, и тихо смылся. Ты же не думал, что она умрет, ведь правда?
– Нет, я не думал.
– Ну, вот видишь, пиши признанку, и дело с концом. Ведь ты не только с ней пил, ты ее еще и изнасиловал.
– Нет, начальник. Все по доброй воле было. Я вообще бы ее не стал, вот когда у нас от литра еще стакан целый оставался, она сказала: «Сначала любовь, а потом еще выпьешь». Пришлось мне на нее забраться, да, видно, перестарался я.
– Как это?
– Я не душил ее. Она сама померла, когда я ее это, в общем, типа обслуживал, только захрипела и все. Я думал, что это от страсти, прислушался, а она не дышит. Я, конечно, сделал ноги.
– Вот какой ты непонятливый. Признайся лучше, облегчи душу.
– Нет, я не буду. Я так и знал, что на меня убийство повесите.
– А на кого мне прикажешь его вешать, если ты в дом зашел с живой женщиной, а ушел от мертвой, да еще и уши с собой прихватил.
– Какие уши? – У Фирсова непроизвольно исказилось лицо, которое выражало крайнее изумление.
– Обыкновенные. Чем ты их отрезал?
Задержанный вдруг закатил глаза и брякнулся навзничь с табуретки. Он начал биться в конвульсиях, и изо рта у него пошла пена.
– Ёшь твою вошь, – пробормотал участковый, – кажись, эпилептик.
Он бегом выскочил в дежурную часть:
– «Скорую» срочно! – Схватил графин с водой со стола и бросился обратно в кабинет. Вместе с Ванькиным и молодым опером Петюней мы начали втроем приводить Фирсова в чувство. Минут через десять приехала «Скорая», благо было недалеко и карета «Скорой помощи» оказалась не на вызовах.
Пожилая докторша «Скорой», в сопровождении фельдшера с сумкой, на которой был большой красный крест, вошла в кабинет, подозрительно поглядывая на нас.
– Это вы его отделали? Что с ним?
– Господь с вами, доктор! Похоже, что у него припадок.
– Разберемся, отойдите от света. Они начали хлопотать над злосчастным Фирсовым, потом всадили ему пару уколов, и вскоре он пришел в себя.
– Что с ним, доктор?
– По-моему, то же, что вы и думали, эпилептический припадок. Вы его по голове не били?
– Да Господь с вами, только два вопроса задать успели.
– Я бы его госпитализировала денька на три.
– Нет, не получится. Нам круглосуточную охрану выставлять придется. Он в убийстве подозревается, опять же у вас всех в отделении чесоткой заразит. Он в камере отдохнуть может?
– Да, пожалуй. Чаю бы ему горячего и поесть чего-нибудь. Учтите, мы ему успокаивающее и снотворное вкололи, он до утра все равно неадекватный будет. И хорошо бы за ним на всякий случай понаблюдать.
– Обеспечим, – пообещал я ей.
После кружки чая с куском черного хлеба, употребив их уже в камере на нарах, наш подопечный отключился напрочь. Мы его оставили в покое до утра.
Между тем по городу уже начали ползти слухи о маньяке, который бесчинствует в городе, насилуя девочек и женщин, отрезая у них уши и другие части тела на память. Все это, переходя от одного к другому рассказчику, обрастало новыми жуткими подробностями.
На совещании я доложил появившиеся факты начальнику. Тот велел сократить время на поиски виновных, поскольку ему уже звонили из исполкома и требовали маньяка обезвредить.
Утром, сразу после планерки, Фирсова привели ко мне в кабинет. Его уже не трясло, хотя он, сидя на табурете, все озирался и явно нас опасался. В это время позвонил телефон.
– Привет сыскарям, – узнал я голос Ефима Хейфеца.
– Привет, когда результаты вскрытия отдашь?
– Уже готовы, высылай гонца, прочитаешь – рухнешь.
– А что там такое?
– Не хочу кайф тебе портить, прочтешь сам.
Машина ГАИ немедленно помчалась к прозекторской, где с утра уже печатал свое заключение Фима.
Когда начальник КМ Васильев открыл этот бесценный документ, то захохотал и озвучил нам в нем написанное. Согласно заключению, у дамы была средняя степень опьянения, она имела длительный половой акт и умерла от закупорки сонной артерии оторвавшимся тромбом. Это обеспечило ей легкую и верную смерть. Анализ крови, взятый из соскобов на шее трупа и подушке, показал значительные изменения в крови, что позволяло сделать вывод: части ушных раковин были ампутированы через 1—2 часа после наступления смерти. Кадык, гортань и шейные позвонки были в норме, как и состояние легких, что говорило об отсутствии асфиксии. Имеющаяся синюшность кожных покровов на шее была от нанесенной краски, которая легко смывалась водно-спиртовым раствором. Скорее всего, это полинял от пота шарф, который она днем носила на шее.
– Вот тебе и преступление века на сексуальной почве, совершенное садо-мазоманьяком, – подумал я.
После доклада начальнику тот сразу въехал, что дело не прокурорское, и дал указание нашей следачке Ерофеевой определиться с возбуждением уголовного дела без лишних проволочек. Она тут же фыркнула по поводу того, что хрен поймешь, по какой статье возбуждать, и посоветовала уголовке побыстрее найти того, кто уши у покойницы оттяпал. Короче, расслабляться было рано, о чем Васильев и сообщил своим сыскарям. Предметно опросив в деталях еще раз Фирсова, мы поняли, что к смерти гражданки Кругловой он, как и другие граждане, не имеет отношения. Акт половой у него с ней был, так он этого и не отрицает, а на изнасилование там явно ничего не тянет. Вроде бы его надо было отпускать. При этом ясно, что прокурор арестовку не подпишет, а где гарантии, что этот бомж не смоется из города? Самое бы ему место было в камере. Надо было что-то делать. Тут меня осенило.
– Давай-ка сюда этого Донжуана, – сказал я Петюне, – и через пять минут уже излагал Васильеву свою идею.
Поинтересовавшись у Фирсова, как ему у нас в КВЗ ночевалось, и получив почти хвалебный ответ, предложил я следующий вариант. Он затевает скандал у пивного ларька, наряд ППС доставляет его в райотдел. Потом судья выписывает ему 10 суток за нарушение общественного порядка, и дело в шляпе. Фирсов получает на одну декаду теплый ночлег и регулярное питание, а у нас главный свидетель всегда под боком, в любую минуту можно что-то уточнить или провести следственное действие. Главный районный судья Виктор Павлович у нас был с пониманием. Мужчина в годах, поработал и в ментуре, и в прокуратуре, потом судьей его выбрали, да и на этом месте уже лет пятнадцать приговоры выносил. Тут, видя, что он нам нужен, Фирсов, однако, осмелел.
– Начальник, я согласен у ларька в чавку кому-нибудь зарядить, но поймите правильно, нет у меня причины рядом с ларьком ошиваться, если в кармане пусто. Опять же, где вы видели, чтобы судья декаду отсидки выписал без запаха алкоголя от нарушителя порядка? Ссудите на пару кружечек «Жигулевского».
Пришлось дать ему рубль из собственного кармана и выпроводить из отдела. Чего не сделаешь ради пользы дела?
Ровно в полдень машина с нарядом ППС во главе с Петюней выдвинулась к обозначенному ларьку. Нашего бомжа там не было. Дальнейшие поиски увенчались успехом. Машина к винному магазину подкатила вовремя. За его углом отбивался от двух мужиков Фирсов. У одного из них уже был разбит нос, а у Мишки заплывал синевой глаз. При посадке в машину Мишка вдруг начал сопротивляться и орать, что он за справедливость страдает. Однако Петюня его воплям не внял. Всех троих доставили в отдел и, наспех сочинив протокол с указанием всех художеств и заслуг, отвезли нашего подопечного в народный суд пред светлые очи Виктора Павловича. Десять суток он ему выписал как с куста. Остальные отделались штрафом.
К вечеру проспавшись, Мишка вдруг начал колотить в дверь и проситься на допрос. Пришлось Васильеву пойти ему навстречу, хотя время уже было позднее. Оказалось, что не зря я вернулся в отдел, когда все добрые люди после ужина мирно смотрели футбольный матч по телевизору. При этом выяснилось, что я совершил ошибку, выдав ему рубль, а не полтинник. Мишка понял, что у него не только на пиво хватает, а почти на портвейн. Забыв о нашем уговоре, он двинулся к винному магазину, тому самому, у которого познакомился с Кругловой, благо он был к ее дому самый ближний. Он быстро скорешился с одним мужичком, и они, взяв большую бутылку портвейна, раскатали ее из горлышка тут же за магазином. В это время, посетив магазин, а также сделав кое-какие покупки, из него вышла соседка покойницы Нинки Валька Смирнова, дама неопределенного возраста и без постоянного дохода. Жила она со старухой матерью на ее пенсию и время от времени приводила к себе мужичков, которые делились с ней, чем Бог послал. В этот раз она вышла из магазина в своем лучшем платье с выпивкой и закуской в сумке и под руку с Гешей Рябым, который обычно летом калымил на подсочке, а за зиму все пропивал. Однако не это было главное. Мишка Фирсов заметил в ее ушах золотые серьги с аметистами. Спутать было нельзя: это были Нинкины серьги. Он встал у этой парочки на пути и протянул руку к Валькиному лицу.
