Она вдруг подумала, что все эти боли можно терпеть! Не было сверхболи, из-за которой теряется сознание. Если позволить себе расслабиться, уснуть, пожалеть себя, разжать сомкнутые пока тиски самозащиты – все, она не сможет встать с кровати, она превратится в безмолвную мишень, она сдастся. Нет! Этого не будет.

Лежа в таком эмбриональном положении, Марина поняла еще одно. Если она сейчас задумается над ответом на вопрос «почему?!», то тоже сдастся, тоже не сможет сделать то, о чем она решила еще стоя возле подвального зарешеченного окошка, подсвечиваемая бледным лунным светом. Вопроса «кто?» для нее не существовало. А вот вопрос «почему» убивал.

Позже, стоя под горячим душем, она все боялась открыть глаза и посмотреть в большое зеркало, в свое любимое зеркало, которое всегда раньше было для нее другом и советчиком, смущенным зрителем и страстным поклонником. Теперь Марина не смогла сразу не только улыбнуться ему, но и просто бросить взгляд.

Открыв глаза, она поняла, что ей чертовски повезло. Синяки и кровоподтеки были везде, кроме головы.

– Спасибо, – прошептала она.

***

Интуиция. Какое-то странное слово. Сказать его, проговорить про себя, и, кажется, что заглянул в глубокий колодец с прозрачной водой. Заглянул. За столиком напротив в этом импровизированном кафе на улице сидела его интуиция. Материализованная интуиция. Ей не скажешь «который час?» или «кажется, мы с вами где-то…».

– Девушка, хотите угадаю ваш номер мобильного? – Пусть интуиция развлекает интуицию.

– Сейчас? – спросила Марина.

– Да.

– Мой мобильный? – Она посмотрела на свой серебристый Samsung, потрогала его указательным пальчиком. – Как?

– Давайте так, – он достал из кармана свой телефон. – Я наберу ваш номер и…

Замешательство, интерес и глаза говорящего, уверенно смотрящие в ее черные очки, рождали желание продолжить диалог.

– Вы его знаете!

– Я? Каким образом?!

– Ну, знаю я каким. Каким-нибудь. – Марина опустила и подняла глаза. – Знакомый мужа, например.

– Значит, вас сюда доставил муж, – Олег улыбнулся, добившись своего, вспомнив невысокого, хорошо одетого крепыша на черном Мерсе.

– Не обязательно муж. Может, охранник мужа.

«Слишком уверенно и осторожно „охранник“ поддерживал ее за предплечье. Не охранник. Если не муж, то любовник».

– У вас должно быть морское имя, – интуиция купает интуицию. А вдруг?

Она положила свой телефон на стол, достала из сумочки яблоко, вытерла его платком и надкусила. Ждала, пока уверенный взгляд засуетится, скажет какую-то глупость, повторится, начнет перебирать имена и можно будет отвернуться и продолжать скучать дальше. Но он не суетился, ждал, улыбался и, вдобавок, тоже надел очки, черные-черные, способные прятать мелочи и подглядывать как бы невзначай. Она вдруг поняла, что он может не продолжить, может отвернуться. А может быть, уже не смотрит, закрыл глаза. Спит. И она никогда не узнает «почему» и «как».

– Ну, что ж вы? Набирайте! – сказала она, откидываясь на диван, заставив себя улыбаться глазами и, иронично, уголками губ.

– Это ваш ужин?

Она помедлила с ответом, но ровно столько, чтобы не показать возникшей заинтересованности.

– Да, – улыбнулась, и тут же вспомнила слова знакомого психолога с его теорией скрытых зашифрованных мужских вопросов и женских непроизвольных ответов. «Получается, что я уже согласилась, почти отдалась, почти его. Что за глупость, собственно?».

Она ждала, еще раз откусила яблоко, с хрустом, вкусно. Интуиция! Эх, ты… «Норбеков».

Олег очнулся. Знакомство с Мариной, ничем, кроме наваждения, не назовешь. Который уже раз он думал об этом с сожалением.

– Федор, стой!

Машина резко крутанула к бордюру, через «не могу» сбросила скорость и чисто втиснулась между двумя черными Мерседесами. «Заполонили немцы землю русскую!»

– Вылезай! Поедешь в офис на метро. Я сам.

Думать, опять думать. Опять раскладывать пасьянс, опять настраивать весы: слева – прагматика буден, справа – человеческие слабости, слева – желание владеть, справа – влечение. Глупость! Невозможность разложить свою текущую жизнь по полочкам, навести порядок в мыслях, в настроении, в чувстве приводило Олега в состояние ступора, не позволяло быть в комфортном состоянии, в гармонии внутреннего с внешним. Начинала болеть голова, странно стучать сердце, гремя и засасывая собственную жизненную силу. Нужно было побыть одному. Пусть упрощая, но объяснить себе, что происходит вокруг, выстроить цепочку смысла из фактов и образов людей, перемещающихся вокруг своими оболочками, телесными и энергетическими, объяснить простыми словами свои и их поступки и появится порядок! Вымести весь мусор вон и все.

Олег резко дернулся из машины, грохнул дверью, заметил боковым зрением взгляд Федора – осуждает, но выходит из машины. Переходит на тротуар, молчит, сосредоточенно и строго, оглядывается по сторонам. «Что со мной может случиться?» – раздражение опять накинуло на Олега свои сети.

– Черт!

Успокоился он только когда сел на место водителя. Закрыл глаза, представил море. «Стоп, еще раз…»

Море. Солнце. Чайки. Не получается. Только болото! Лягушки и пиявки.

Открыл глаза и увидел, что Федор все еще стоит на тротуаре, оглядывается по сторонам. «Не уйдет, пока не уеду», – подумал Олег, резко вывернул руль влево и с визгом покрышек рванул с места. Тут же представилась гримаса Федора. Машину он любил и способен был часами вылизывать ее. «Это не нормально. Продать этот Volvo нужно. Влюбился Федор в машину, да. Фетишизм какой-то!» – опять по привычке объяснял все он мирозданию.

***

Мысль, что что-то нужно делать сразу, постоянно существовала рядом, но не проникала внутрь. Марина от нее не отмахивалась, но и не пускала. Стоило бы только запустить ее чуть дальше положенного обычного «думания вокруг», как от нее уже не отделаться – она себя знала. А если мысль станет вить гнезда, плодить птенцов, искать пищу для дальнейшей жизни внутри, то это будет уже не жизнь, а только одна мысль.

Отвязаться от ноющей постоянной боли удалось не сразу. Отпихнуть ее, отделаться хотя бы днем от ее липких приставаний способно только механическое выполнение однообразных действий. Мысль и боль, боль и мысль. Вот и способ существования. Жить, чтобы думать, жить, чтобы болело. Или наоборот. Не думать и болеть не будет.

Как я заговорила. Не иначе что-то в голове все-таки изменилось.

Сушить волосы смысла не было – обернула их полотенцем и забросила назад. Хотела нажать клавишу на музыкальном центре, но передумала и пошла босиком на кухню.

– Почему так жесток снег? На нем твои следы.

Она спрашивала снова и снова. Теперь уже вслух. Как-то быстро потемнело и на кухне стало почти темно. За окном слякоть. Снега нет. И тебя нет.

Вытирая очередную тарелку, она вдруг замерла. Почудился звук вставляемого ключа во входную дверь. Она прислушалась. Но потом опустила голову, даже не усмехнувшись себе. Свет включать не хотелось. За окном шуршащих шинами машин стало меньше. Наверное, уже около десяти. Или позже. По спине пробежал озноб и затаился между лопаток, заставив приподнять плечи. Откуда-то донеслась песня, ставшая ремиксом их знакомства.

– Наверно, в следующей жизни, когда я стану…

Наверное. Когда я стану. Кем?

Прислушиваясь к такой въедливой и вползающей музыке, старалась угадать, откуда она доносится. Или она все-таки включила центр? А почему тогда так тихо доносится, словно из другой жизни.

Опять появился звук в прихожей. Легкий металлический шорох. Дома она была одна. Идти проверять было страшно, смотреть в глазок, слушать чье-то дыхание.