Непрерывно возрастало значение музыки в становлении этих идеалов в романтической литературе. Гофман не мог не почувствовать этого, знакомясь с творчеством ее мастеров. Но он воспринимал их произведения критически, и его музыкально-эстетические взгляды и суждения неизменно отличались своеобразием. Это объясняется прежде всего тем, что, как это явствует из его высказываний, он воспринимал музыку не через литературу, в которой она прославлялась, а непосредственно, будучи высокоодаренным, вполне профессиональным, разносторонне образованным музыкантом, о чем порою, к сожалению, забывают литературоведы.
Варшавские годы жизни Гофмана примечательны тем, что именно в этот период он впервые ясно осознал, какого уровня он достиг в "искусстве дивном". В Варшаве ставились его зингшпили, там он завершил мессу и дирижировал своей симфонией, там звучали его вокальные и инструментальные сочинения, там впервые было опубликовано его крупное произведение фортепианная соната, также исполненная в Варшаве, в Мальтийском дворце.
И эта уверенность сыграла несомненную роль в решении Гофмана попытаться оставить ненавистную ему службу в прусском ведомстве юстиции и посвятить себя целиком музыке. Попытку эту он предпринял после того, как французские войска в 1806 году заняли Варшаву, а прусские учреждения покинули город. Гофман оставался еще некоторое время в городе, который он искренне полюбил, но отсутствие заработка заставило его в июле следующего года уехать в Берлин. Еще до этого Варшаву покинула его жена вместе с годовалой дочкой Цецилией, уехавшая к своим родственникам в Познань, где ребенок вскоре умер.
Летом 1807 года Гофман приехал в Берлин, покинув Варшаву, ибо, как он сообщал своему другу Гиппелю, всех оставшихся там прусских чиновников "в начале июня поставили перед выбором: либо подписать акт подчинения, содержащий присягу на верность французам, либо оставить Варшаву в течение восьми дней. Ты легко можешь представить себе, что все честные люди предпочли последнее". Из этого письма мы узнаем, что Гофман хотел из Варшавы переехать в Вену, но французские власти отказались ему выдать паспорт.
По приезде в Берлин намерение Гофмана посвятить себя музыке укрепилось. Он надеялся устроиться дирижером какого-нибудь оркестра, но поиски такого места, как он жаловался другу, оставались безрезультатными, и он продолжал мечтать о Вене, где много частных оркестров, а к тому же он располагал серьезными рекомендациями (можно смело предположить, что одну из них дал Эльснер). "Но на подобное путешествие у меня совсем нет средств", признается он Гиппелю, выражая одновременно уверенность, что если бы он получил место, то музыкальные сочинения хорошо обеспечили бы его. В Берлине были изданы в 1808 году лишь три его канцонетты для двух и трех голосов (с итальянским и немецким текстами), сочиненные, видимо, еще в Варшаве. Да и то гонорар за эту тетрадь он получил ничтожный. Очень мало давали ему случайные заработки, и 7 мая, обращаясь к Гиппелю с просьбой прислать хоть немного денег, Гофман пишет: "Вот уже пять дней я ничего не ел, кроме хлеба, такого еще никогда не было".
Еще в апреле Гофману был предложен пост капельмейстера театра в Бамберге. Ответив согласием, он начал было собираться в этот древний город, но неожиданные семейные осложнения отвлекли его. Дело в том, что родственники жены попытались убедить ее не возвращаться к мужу, который низко пал в их глазах, превратившись из государственного советника в музыканта. Чтобы помочь Михалине преодолеть сопротивление родных, Гофман отправился в Познань. Лишь в конце августа они выехали оттуда и 1 сентября прибыли в Бамберг.
Первые впечатления Гофмана и связанные с ними переживания были двойственны. С одной стороны, он установил, что "в Бамберге имеется публика, о которой может лишь мечтать театральный дирижер, сочетающий в себе подлинную образованность со вкусом и талантом". Но в том же письме от 1 января 1809 года он сообщал Хитцигу, что рейхсграф Юлиус фон Соден, с которым он вел переговоры о переезде в Бамберг, "передал не только режиссуру, а и вообще все дела некоему Генриху Куно, сам же переехал в Вюрцбург". Хозяйничание этого "невежественного высокомерного ветрогона", как аттестовал Гофман Куно, довело театр до того, что он "готов развалиться".
Перестав дирижировать спектаклями в театре, сочиняя лишь музыку к отдельным постановкам и сохранив за собой звание капельмейстера (в надежде, что оно еще пригодится), Гофман занялся педагогической деятельностью, "получил доступ в лучшие дома в качестве учителя пения", - писал он Хитцигу тогда же, делясь с ним своими планами, лишний раз свидетельствовавшими о твердом решении и впредь заниматься музыкой, а не юриспруденцией, которая, как мы знаем из его писем друзьям, тяготила его.
"Если здешний театр вовсе прекратит свое существование, то уроками и сочинением музыки я все-таки смогу заработать на пропитание и не покину прекрасный Бамберг до тех пор, пока не найду постоянной работы в каком-нибудь княжеском или королевском оркестре - подобная перспектива, быть может, откроется (в этом уверяют меня здешние мои благожелатели)".
Именно в "прекрасном Бамберге" начал стремительно развиваться еще один аспект музыкальной деятельности Гофмана, названный им "литературно-артистическим". В бамбергский период жизни у Гофмана установились прочные связи с авторитетнейшей "Всеобщей музыкальной газетой", издававшейся в Лейпциге под редакцией видного общественного деятеля и критика Иоганна Фридриха Рохлица. С 1809 года на страницах этого органа начали появляться музыкально-критические статьи Гофмана, представлявшие собою рецензии на новинки музыкальной литературы, выпускавшиеся в Берлине, Бонне, Лейпциге, Вене. Среди авторов этих новинок фигурировали Бетховен, Вейгель, Мегюль, Шпор, Паэр, Витт, а также варшавский друг Гофмана Юзеф Эльснер, представленный увертюрами к операм "Андромеда" и "Лешек Белый", партитуры которых были выпущены издательством Брейткопф и Гертель в Лейпциге. Откликнулся Гофман и на берлинское издание двенадцати полонезов Огиньского.
