VII
Да втором этаже пятиэтажного доходного дома под номером пятьдесят шесть по Александровской улице, в конспиративной квартире сидел за столом мужчина богатырского сложения. Его перепачканные пальцы проворно двигались, выбирая из наборной кассы литеры, составляя из них слова и предложения. Закончив строку, человек вставлял ее в раму, а сам принимался за следующую.
Тут же под рукою нержавейкой поблескивал самодельный пресс.
Человек работал с восьмиточечным петитом, хотя некоторые статьи, информации и сообщения он охотней бы набрал двухкратным цицеро.
Само собой понятно, он бы лучше справился с работой за каким-нибудь линотипом фирмы "Роджер и Брайт" или "Моргенталером", но приходилось корпеть в тишине, у каждой работы своя технология, по Риге рыщут жандармы, разыскивая типографию нелегальной "Цини" и с выходом каждого нового номера у жандармского начальника подскакивает кровяное давление.
Наборщик чаще всего вынимал из кассы наиболее ходовые в латышском языке литеры "а", "с" и "е".
Шрифт был отлит из хорошего сплава, состоявшего из семидесяти процентов свинца, двадцати двух процентов сурьмы и восьми процентов олова, тем не менее, печатая большие тиражи, не снившиеся ни одной из легальных газет, литеры вконец поистерлись, самое время раздобыть новый комплект; нет никакого смысла подновлять старый, смешав истершиеся литеры с нестершимися, набор получится неопрятным, неровным, неудобочитаемым, а "Циня" всегда гордилась своей печатной техникой, старалась держать марку.
Главное же было в содержании, в материалах, вот что упрочило славу газеты, обеспечило нелегальную распродажу и распространение восемнадцатитысячного тиража. Еще в первом номере газета извещала:
"Наша местная печать превратилась в болото грязи и лжи, напрасно было бы искать в ней мало-мальски правдивого, смелого слова, потому что она охраняет выгоды богачей... Но вольному слову по-прежнему звучать в Прибалтике! Его возвестит и наша газета, которая будет отстаивать истинные интересы рабочих, смотреть на жизнь их глазами, пробуждать дремлющих, подбадривать запуганных, призывать и сплачивать сознательный латвийский пролетариат на борьбу и для победы", И вот уже почти два года выходила нелегальная газета, нерушимо выполняя свои обещания, в мрачную пору реакции рассказывая о самоотверженной борьбе рабочих, о прямом предательстве и равнодушии местной буржуазии.
И в том же тысяча девятьсот шестом году в Латвии объявились волки-стервятники (гиены), то бишь люди, скупавшие скарб по разоренным и сожженным дворам.
Аккуратно набрал наборщик двадцать шестой номер газеты, в котором неистребимым тавром был отмечен один из буржуазных дельцов и проходимцев.
И наборщик, минуя ящичек угловатых готических точек, взял круглую точку латинского шрифта и ею закончил строку.
"Один из таких великородных волков-стервятников - и, по собранным нами сведениям, самый мерзкий - адвокат Чаксте из Митавы. Через своих агентов уважаемый адвокат распустил по деревням слухи, что он на дружеской ноге с генерал-губернатором. Кого захочет помиловать, тот будет помилован, а кого задумает погубить, тот погибнет. Огнем и мечом гонимые крестьяне вереницами потянулись в Митаву к Чаксте, совсем как суеверные мужики к чудотворной иконе. Чаксте с просителями не пускается в долгие разговоры. Прежде всего выложи на стол семьдесят пять рублей. После этого наш "чудотворец" облачается во фрак и едет в замок "на переговоры". Разумеется, там он кое-что узнает, потому что в канцелярии генерал-губернатора всякий имеет право навести справки. В том случае, если имени просителя нет в списках и против него не выдвинуто никаких обвинений, Чаксте объявляет просителю, что он замолвил за него словечко и тот может преспокойно возвращаться восвояси. Если же имя. просителя значится в списках, то Чаксте объявляет:
- Против вас выдвинуто столько обвинений, что ничем не смогу помочь. Единственный мой совет вам - бежать!
Как в первом, так и во втором случае Чаксте берет за "наведение справок" от семидесяти пяти до ста рублей и ни в первом, ни во втором случае не забывает прочитать нотацию:
- Да, теперь вы все умоляете меня о помощи!
А давно ли называли меня предателем народных интересов? Теперь-то, когда больше идти не к кому, все тянутся хо мне. Но что ж я могу сделать? Съездить в замок - это я могу, но это вам обойдется...
Нет, господин Чаксте, примите наши заверения. Вы не предатель народных интересов, вы волк-стервятник (гиена). Предатель все-таки человек, хотя и мерзкий, презренный, преступный, но человек. А вы чудовище, которое рыскает вокруг логова хищников и, истекая слюной, гложет кости жертв, загубленных ими".
VIII
Каждое поколение заново открывает для себя историю, от Адама до Голгофы переживая все горести и радости человечества. Чем ближе к нашим дням, тем больше страхов и сомнений испытывает исследователь истории, он себя чувствует заблудившимся в незнакомом и в то же время удивительно знакомом лабиринте, переходя из одной залы в другую, наталкиваясь на старые пороки в новом обличье - предательство, низость, подлость, ложь, жестокость, эксплуатацию, зависть, алчность, корыстолюбие, и человек вопрошает себя, до Каких же пор, до каких, и вот, дойдя до последней залы, над которой огненными буквами начертано "Век XX" и в которой ему суждено остаться, изжить себя, он с замиранием сердца переступает порог.
Кого он там встретит?
Четверо молодых людей воскресным вечером сидели за столом в небольшой комнатке со связками лука у печки, пучками душистых травок в вазах, в небольшой комнатке на перекрестке улиц Столбовой и Мариинской, где жила тетушка Ригер.
Епис, Бравый, Чом и Гришка сидели за столом, и желтый свет семилинейной керосиновой лампы уютным кругом ложился на расстеленный план городского центра.
На белом листе была нарисована схема внутреннего помещения полицейского управления.
- У входа стоит часовой, - докладывал Бравый. - В приемной двое городовых, внутри дежурит примерно с десяток агентов и двое надзирателей. Необходимо учесть, что надзирателей может оказаться и больше.
На втором этаже размещается сторожевая рота - сто шестьдесят человек. Смена постов у входа происходит через каждые два часа, то есть в два, четыре и шесть.
- А равным образом во все остальные двадцать четыре часа суток, иронически добавил Епис.
- Это еще не все. - продолжал Бравый. - Вот посмотрите, здесь, - и он черканул крестик на городском плане, - шагах в ста, рядом с Тукумским вокзалом круглосуточно несет дежурство пулеметная казачья рота, там же находится полицейский пост. А здесь справа от входа, возле почтамта постоянно торчат двое городовых и трое солдат.
- В гостинице напротив расположен штаб драгунского полка, - добавил Гришка.
- Прекрасно, - обронил Епис.
- Положение более чем плачевное, - заметил Гришка.
- Одной охраны сто семьдесят девять человек!
- Сто семьдесят девять стволов.
- И все-таки план изменить невозможно. Двое наших отвечают за пост у почтамта, трое берут на себя пулеметную роту на вокзальной площади, двое прикрывают отступление с того места, где улица Карла выходит на площадь, один поможет укрыться женщине, принимающей участие в операции, а трое пойдут со мной, - сообщил Епис.
- Кто именно?
- Надеюсь, будет соблюден принцип добровольности? - заметил Чом.
- Никаких принципов добровольности! Я выбрал троих. Со мной пойдут Бравый, Страуме и Мерниек.
Чом даст исчерпывающие указания наружной группе.
В случае чего вы из кожи должны вылезти, но прикрыть отступление. Уточним детали.
- Почему не пришел Мерниек? - спросил Чом.
Епис не ответил.
- Здесь тебе не вокзальное справочное бюро, - съязвил Бравый, глянув на Чома.
- Вопросы такие, - начал Епис. - Первый: для семьи Мистера приготовили новую квартиру?
- Да, - ответил Чом.
- Одежда, документы для Господина в порядке?
