Но вот какого рода различие было бы весьма интересно отметить: если всеобщая история дает нам великолепный материал для рассуждений на политические темы, подобный трактату Макиавелли, то факты из жизнеописаний прекрасно могут быть использованы как прецеденты деловой практики, поскольку этот жанр охватывает все разнообразие конкретных случаев и событий, от самых важных до самых незначительных. Но это не все; можно найти еще более подходящий материал для выработки предписаний в деловой практике, чем тот, который дают нам оба этих вида истории. Мы имеем в виду письма, но, разумеется, содержательные и серьезные, такие, как письма Цицерона к Аттику и некоторые другие, потому что письма дают нам обычно более живое и точное представление о событиях, чем хроники и жизнеописания. Таким образом, мы сказали все и о содержании, и о форме первого раздела учения о деловых отношениях, которое исследует известные случаи и которое, как мы считаем, должно быть создано.
Есть и другой раздел того же учения, который так же отличается от первого, о котором мы говорили, как отличаются понятия "быть мудрым" и "быть мудрым для себя". Первое как бы направлено от центра к окружности, второе -от окружности к центру. Ведь существует определенное умение давать советы другим и существует умение заботиться о собственных делах; они иногда совмещаются, но чаще не совпадают. Многие весьма разумно ведут собственные дела, но совершенно беспомощны в управлении государством и не способны даже дать разумного совета другим; они похожи на муравьев -- существ, хорошо умеющих заботиться о самих себе, но очень вредных для сада. Эта способность "быть разумным для себя" была прекрасно известна еще самим римлянам, хотя они умели в то же время наилучшим образом заботиться и об интересах родины. Поэтому комический поэт говорит: "Ведь, ей-Богу, мудрец сам создает свое счастье!"^ Это даже стало у них пословицей: "Каждый человек -- кузнец собственного счастья" ", а Ливий приписывает это качество Катону Старшему: "В этом человеке была такая сила ума и таланта, что, где бы он ни родился, он, вероятно, сам создал бы себе счастье" ^.
Этот род мудрости, если его слишком подчеркивать и выставлять напоказ, всегда рассматривается не только как "неполитичный", но даже как в чем-то несчастливый и зловещий. Это можно видеть на примере афинянина Тимофея, который, совершив немало славных деяний во славу и на пользу своего государства и отчитываясь перед народом о своей деятельности (как это было в то время принято), рассказ о каждом из своих дел завершал следующими словами: "Но в этом нет никакой заслуги фортуны" ^. И случилось так, что впоследствии у него никогда не было ни в чем удачи. Конечно, ведь эти слова слишком заносчивы и звучат высокомерно, подобно словам Иезекииля о фараоне: "Ты говоришь, это моя река и сам я создал самого себя", или словам пророка Аввакума: "Они радуются и приносят жертвы собственным сетям" ^, или еще словам поэта о "презирателе богов" Мезенции:
Будь мне за бога рука! Да поможет мне дрот, что колеблю ".
Наконец, Юлий Цезарь никогда, насколько мне известно, не выдавал безумия своих тайных помыслов, за исключением одного случая. Когда предсказатель стал говорить ему, что расположение внутренностей жертвы неблагоприятно, он тихо проворчал: "Будет благоприятно, если я захочу" "^, и эти слова не намного опередили его трагическую гибель. Действительно, эта чрезмерная самоуверенность, как мы уже сказали, не только нечестива, но и зловеща. Поэтому великие и истинно мудрые люди предпочитали все свои успехи приписывать своему счастью, а не достоинствам и энергии: так, Сулла дал себе прозвище "счастливый", а не "великий", а Цезарь (на этот раз удачнее), обращаясь к кормчему корабля, сказал: "Ты везешь Цезаря и его счастье" ".
Однако же такие сентенции, как "Каждый человек -- кузнец собственного счастья", "Мудрец будет господствовать над звездами", "Для добродетели нет недоступной дороги" ^ и т. п., если их понимать скорее как своего рода шпоры для энергии, чем для дерзости, считая, что они должны породить в людях настойчивость и твердость в осуществлении принятого решения, а не заносчивость и бахвальство, с полным основанием рассматривались как здравые и полезные и, без сомнения, занимали такое место в сознании великих людей, что они иногда с трудом скрывали подобные мысли. Мы, например, видим, что Август Цезарь (который скорее отличался от своего дяди, чем уступал ему, но во всяком случае был человеком несколько более скромным), умирая, попросил друзей, стоявших у его ложа, аплодировать ему, когда он испустит последний вздох, как бы сам сознавая, что он удачно сыграл свою роль в жизни "°'. Этот раздел науки также должен быть отнесен к числу тех, которые необходимо создать, не потому, что эта наука не применяется на практике, наоборот, нужда в ней возникает слишком часто, но потому, что книги хранят о ней глубокое молчание. Поэтому, по нашему обыкновению, как и раньше, мы рассмотрим здесь некоторые важнейшие моменты этого учения. Будем называть его "Кузнец счастья" (как мы говорили), или "Учение о жизненной карьере".
На первый взгляд может даже показаться, что я говорю о чем-то новом и необычном, собираясь научить людей тому, каким образом они могут стать "кузнецами своего счастья", т. е. излагая учение, которое наверняка с радостью захотят изучать буквально все, пока не увидят, какие трудности оно заключает в себе. Ведь то, что необходимо для достижения счастья, не менее значительно, столь же редко и не менее трудно, чем то, что необходимо для достижения добродетели, и в равной мере тяжело и трудно стать и истинным политиком, и истинно нравственным человеком. Разработка же этого учения в огромной степени содействует росту значения и авторитету науки. Ведь прежде всего для чести науки чрезвычайно важно, чтобы все эти догматики поняли, что образование ни в коем случае не должно быть похожим на жаворонка, который умеет только носиться в вышине, наслаждаясь собственным пением, и больше ничего; нет, оно скорее должно быть сродни ястребу, который умеет и парить в вышине, и, если захочет, броситься вниз и схватить добычу. Далее, развитие этого учения способствует и совершенствованию наук, ибо основным принципом всякого подлинного исследования является то, что в материальной сфере нет ничего, что бы не имело параллели в хрустальной сфере, т. е. в интеллекте. А это означает, что в практике не может быть ничего, что не имело бы какой-то своей науки или теории. Однако наука все же без особого восхищения смотрит на это искусство строить счастье и считает это делом второстепенным. Ведь ни для кого ни при каких обстоятельствах собственное счастье не может быть платой, достойной ниспосланного нам Богом даром бытия. Более того, нередко люди выдающиеся добровольно отказываются от собственного благополучия для того, чтобы посвятить себя более возвышенным целям. Тем не менее счастье также достойно быть объектом исследования и посвященной ему науки в той мере, в какой оно является орудием добродетели и приносит пользу другим.
К этой науке относятся как некоторые общие правила, так и множество частных советов самого разнообразного характера. Общие правила касаются истинного познания других людей и самого себя. Первое предписание, являющееся основой для познания других людей, требует, чтобы мы всеми силами стремились найти то окно, которое некогда хотел найти Мом ^: обнаружив в человеческом сердце множество тайников, темных уголков, он пожалел о том, что не существует окна, через которое можно было бы рассмотреть все эти темные и запутанные закоулки. Мы обретем такое окно, если самым тщательным и внимательным образом будем собирать сведения о всех тех людях, с которыми нам приходится иметь дело, об их характерах, страстях, целях, нравах, о тех средствах, к которым они преимущественно прибегают и которые им приносят успех; и, с другой стороны, об их недостатках и слабостях; о том, с какой стороны они менее всего защищены и более доступны для наших ударов, об их друзьях, политических симпатиях, покровителях, о людях, зависящих от них самих; и, наоборот, о врагах, завистниках, соперниках, кроме того, о тех минутах, когда к ним легче всего подойти:
