Выдвинутое нами положение опровергает и философию Эпиктета, который исходит из того, что счастье должно строиться на том, что находится в нашей власти, и именно таким путем, по его мнению, мы сможем избежать зависимости от судьбы и случайностей. А между тем насколько счастливее тот, кто, может быть, даже терпит неудачу, действуя из честных побуждений, с благородными целями, преследующими общее благо, чем тот, кому постоянно сопутствует успех во всех его устремлениях, направленных на личное благополучие. Как в благородном порыве воскликнул Гонсальво, указывая воинам на Неаполь: "Мне намного приятнее встретить верную смерть, продвинувшись хотя бы на один шаг вперед, чем продлить на долгие годы жизнь, отступив хотя бы на шаг" '". С этим согласуются также и слова небесного вождя и полководца, который сказал, что "чистая совесть -- это непрерывный праздник" ^. Этими словами он ясно показывает, что ум в сознании своих добрых намерений, хотя бы и оказавшихся безуспешными, дает человеку более истинную, более чистую, более естественную радость, чем все те старания и средства, которые человек может употребить для удовлетворения своих желаний или достижения душевного покоя.
Этот принцип разоблачает и то злоупотребление философией, которое стало развиваться во времена Эпиктета: речь идет о том, что философия превратилась в своего рода профессию и стала чуть ли не ремеслом, как будто философия существует не для того, чтобы преодолевать и подавлять волнения души, но для того, чтобы вообще избегать их и устранять все причины и случаи их возникновения, для чего будто бы необходим некий совершенно особый образ жизни, чтобы душа обладала такого рода здоровьем, каким обладало тело Геродика, о котором Аристотель рассказывает '^ что этот человек в течение всей своей жизни ничем не занимался, кроме заботы о собственном здоровье, воздерживаясь поэтому от бесчисленного множества вещей, и фактически чуть ли не совершенно лишил себя жизни. Между тем если бы люди хотели исполнять свои обязанности перед обществом, то им следовало бы особенно стремиться только к такому здоровью, благодаря которому они смогли бы переносить и преодолевать любые перемены и удары судьбы. Точно так же следует считать только ту душу истинно и в подлинном смысле слова здоровой и сильной, которая в состоянии преодолеть множество самых разнообразных искушений и волнений. Так что Диоген, как мне кажется, прекрасно сказал, что он ставит выше те душевные силы, которые помогают не осторожно воздерживаться, а мужественно выдерживать невзгоды, которые могут сдержать душевный порыв даже на самом краю пропасти и могли бы научить душу тому, что так ценится, например, в хорошо объезженных лошадях: в очень короткий промежуток суметь остановиться и повернуть назад ^.
Наконец, это же выдвинутое нами положение разоблачает известную слабость некоторых из древнейших и в высшей степени уважаемых философов: их неспособность применяться к обстоятельствам, когда они слишком легко уклонялись от общественной деятельности, дабы избежать всякого рода обид и волнений, предпочитая жить по своему собственному усмотрению, в стороне от всех, как люди "священные и неприкосновенные", тогда как было бы естественнее, чтобы твердость истинно нравственного человека была подобна той, которую требовал от воина тот же самый Гонсальво, говоря, что его честь "должна быть соткана из более прочной нити, а вовсе не из такой тонкой, которую может разорвать самая пустячная сила". Глава II
Разделение индивидуального, или личного, блага на активное и пассивное благо. Разделение пассивного блага на сохранение и совершенствование блага. Разделение общественного блага на общие обязанности и обязанности специальные
Итак, вернемся к нашей теме и рассмотрим сначала индивидуальное, или личное, благо. Мы разделим его на благо активное и пассивное. Такое деление мы обнаруживаем в сущности во всей природе. Его можно было бы сравнить с разделением функций управления домашним хозяйством на обязанности эконома (promus) и ключника (condus), которое существовало у древних римлян ^. Особенно же отчетливо оно раскрывается в двух основных стремлениях каждого существа -- в стремлении к самосохранению и защите и в стремлении к размножению и распространению, И это последнее стремление, являющееся активным началом, своего рода экономом, представляется и более сильным, и более значительным; первое же стремление, пассивное по своему характеру, подобное тому самому ключнику, должно считаться более низким. Ведь по всем мироздании небесная природа, как правило, является активным началом, а земная природа -- пассивным. Да и среди наслаждений, доступных живым существам, наслаждение любви является более сильным, чем наслаждение чревоугодия. Точно так же и божественные оракулы возвещают, что "сладостнее давать, чем получать" ^. Да и в обычной жизни едва ли можно найти такого изнеженного и слабого человека, для которого какое-нибудь чувственное ощущение или удовольствие было бы важнее, чем исполнение и доведение до конца какого-то желанного ему дела. Причем эта преимущественная роль активного блага в огромной степени возрастает, если принять во внимание само человеческое существование: то, что человек смертен и подвержен ударам судьбы. Ведь если бы людские наслаждения могли быть постоянными и прочными, то эта надежность и длительность придавали бы им большую цену. Поскольку же, как мы видим, все сводится к тому, что "мы считаем очень важным умереть как можно позже" ^ и что "не следует хвалиться завтрашним днем, ибо мы не знаем, что он принесет нам" ^, то ничуть не удивительно, если мы всеми силами стремимся к тому, чтобы не страшиться ударов времени. А что может не бояться времени, кроме наших дел? Как сказано: "Дела их переживут их" ^. Есть и другая, весьма важная причина преимущественного значения активного блага, возникающая и поддерживаемая благодаря тому неотъемлемому свойству человеческой природы, каким является любовь человека к новизне и разнообразию. Эта любовь, однако, занимает очень незначительное место и не может получить достаточного простора для себя в чувственных наслаждениях, составляющих основную часть пассивного блага. "Подумай, как давно уже ты делаешь одно и то же: пища, сон, развлечения -- все вертится в этом кругу; желать смерти может не только мужественный, несчастный или мудрый, но и просто пресыщенный человек" ^. Но во всех сторонах и проявлениях нашей жизни, во всех наших стремлениях исключительная роль принадлежит разнообразию. Оно доставляет нам огромное наслаждение, когда мы беремся за какое-то начинание, делаем в нем успехи, останавливаемся на некоторое время, отступаем, чтобы собраться с силами, приближаемся к нашей цели, наконец, достигаем ее и т. д.; так что очень верно сказано, что "жизнь без цели скучна и неопределенна" ", и это имеет равную силу и для мудрых, и для самых глупых людей; как говорит Соломон: "Опрометчивый человек ищет удовлетворения своего желания и берется за все" ^. Ведь видим же мы, что могущественнейшие государи, которые могут по одному мановению своему получить любое наслаждение, тем не менее иногда ищут себе низменные и пустые занятия (Нерон, например, играл на кифаре, Коммод занимался гладиаторским искусством, Антонин выступал на конных ристаниях и т. д.); и эти увлечения были для них гораздо важнее всех возможных чувственных наслаждений. Настолько более сильное наслаждение доставляет нам какая-либо деятельность в сравнении с чисто пассивным удовольствием!
В то же время следует отчетливо указать на то, что активное индивидуальное благо резко отличается от общественного блага, хотя подчас они могут и совпадать. Ведь хотя это активное индивидуальное благо довольно часто порождает и совершает благие дела, относящиеся к сфере общественных добродетелей, однако же разница между тем и другим состоит в том, что в большинстве случаев люди совершают такого рода добрые дела не с тем, чтобы помочь другим или сделать их счастливыми, но только для самих себя, лишь ради собственного могущества и влияния. Это особенно хорошо видно, когда активное благо приходит в чем-то в противоречие с общественным благом. Ибо гигантские замыслы, увлекавшие всех этих великих потрясателей основ человеческого общества вроде Суллы и множества других значительно меньшего масштаба, стремившихся, по-видимому, лишь к тому, чтобы все были счастливы или несчастны в зависимости от того, в какой мере они дружественны им или враждебны, и к тому, чтобы весь мир был отражением их облика и подобия (а ведь это подлинное богоборчество), -- все это, повторяю, само по себе направлено на активное индивидуальное благо, по крайней мере внешне, хотя и более, чем что-либо другое, далеко от общественного блага.
