* КНИГА ШЕСТАЯ *

Глава I

Разделение искусства сообщения знаний на учение о средствах, учение о методе и учение об иллюстрации изложения. Разделение учения о средствах изложения на учение о знаках вещей, учение об устной речи и учение о письменности; два последних учения образуют грамматику и являются двумя ее подразделениями. Разделение учения о знаках вещей на учение об иероглифах и учение о реальных знаках (characteres reales). Второе разделение грамматики -- на нормативную и философскую. Присоединение поэзии (в разделе о метрике) к учению об устной речи. Присоединение учения о шифрах к учению о письменности

Каждому, конечно, позволено, Ваше Величество, смеяться и шутить над самим собой и своими занятиями. Поэтому, кто знает, может быть, это наше сочинение списано с какой-нибудь старинной книги, найденной среди книг той достославнейшей библиотеки святого Виктора, каталог которой составил магистр Франсуа Рабле? Ведь там встречается книга, которая называется "Муравейник искусств" '. И мы действительно собрали крохотную кучку мельчайшей пыли, под которой спрятали множество зерен наук и искусств для того, чтобы муравьи могли заползать туда и, немного отдохнув, вновь взяться за свою работу. Мудрейший из царей обращает внимание всех ленивцев на пример муравьев ^ мы же считаем ленивыми тех, кому доставляет удовольствие пользоваться лишь уже достигнутым, и кто не стремится к новым посевам и жатвам на ниве наук.

Обратимся теперь к искусству передачи, или сообщения и выражения того, что найдено, о чем вынесено суждение и что отложено в памяти; мы будем называть это общим термином "искусство сообщения". Оно охватывает все науки, касающиеся слова и речи. Что же касается смысла, то хотя он и является своего рода душой речи, однако при исследовании этого вопроса следует отделить друг от друга смысл и изложение (значение слова от его формы), точно так же как рассматривают отдельно душу и тело. Искусство сообщения мы разделим на три части: учение о средствах, учение о методе и учение об иллюстрации (или об украшении) изложения.

Учение о средствах изложения, в его обычном понимании называемое также грамматикой, состоит из двух частей: одна из них касается устной речи, другая -- письменной: ведь Аристотель правильно говорил, что слова -- это знаки мыслей, а буквы -- слов ^ Обе эти части мы отнесем к грамматике. Но для того чтобы глубже рассмотреть этот вопрос, мы, прежде чем перейти к грамматике и двум уже названным выше ее частям, должны сказать вообще о средствах сообщения. Ведь, как мне представляется, существуют и другие виды сообщения помимо слов и букв. Поэтому следует совершенно ясно установить, что все, что способно образовать достаточно многочисленные различия для выражения всего разнообразия понятий (при условии, что эти различия доступны чувственному восприятию), может стать средством передачи мыслей от человека к человеку. Ведь мы знаем, что народы, говорящие на разных языках, тем не менее прекрасно общаются друг с другом с помощью жестов. И мы являемся свидетелями того, как некоторые люди, глухонемые от рождения, но обладающие определенными умственными способностями, вступают в удивительные разговоры друг с другом и со своими друзьями, изучившими их жестикуляцию. Более того, в настоящее время стало уже широко известным, что в Китае и других областях Дальнего Востока используются некие реальные знаки, выражающие не буквы и не слова, а вещи и понятия. В результате многочисленные племена, говорящие на совершенно разных языках, но знакомые с такого рода знаками (которые у них очень широко распространены), могут общаться друг с другом в письменной форме, и любую книгу, написанную такими знаками, любой из этих народов может прочитать на своем родном языке.

Знаки вещей, выражающие значение их без помощи it посредства слова, бывают двух родов: в первом случае знак выражает значение вещи на основе своего сходства с ней, во втором -- знак совершенно условен. К первому роду относятся иероглифы и жесты, ко второму -- названные нами "реальные знаки". Иероглифы употреблялись еще в глубокой древности и вызывают к себе особое почтение, особенно у египтян, одного из древнейших народов; по-видимому, иероглифическое письмо возникло раньше буквенного и поэтому значительно старше его, за исключением, может быть, еврейской письменности. Жесты же -это своего рода преходящие иероглифы. Подобно тому как слова, произнесенные устно, улетают, а написанные остаются, так и иероглифы, выраженные жестами, исчезают, нарисованные же остаются. Ведь когда Периандр, которого спросили, какими средствами можно сохранить тиранию, приказал посланцу следовать за ним и, гуляя по саду, срывал головки самых высоких цветов, давая понять, что нужно уничтожить знать, он точно так же пользовался иероглифами, как если бы он их нарисовал на бумаге. Во всяком случае ясно одно, что иероглифы и жесты всегда обладают каким-то сходством с обозначаемой ими вещью и представляют собой своего рода эмблемы; поэтому мы назвали их знаками вещей, основанными на сходстве с ними. Реальные же знаки не несут в себе ничего от эмблемы, но абсолютно немы, ничем не отличаясь в этом отношении от элементов самих букв; они имеют чисто условное значение, основанное на своего рода молчаливом соглашении, которое ввело их в практику. При этом совершенно очевидно, что необходимо огромное число такого рода знаков для того, чтобы ими можно было писать, ибо их должно быть столько же, сколько существует корневых слов. Итак, этот раздел учения о средствах изложения, посвященный исследованию знаков вещей, мы относим к числу требующих своего развития. И хотя польза этого раздела может показаться на первый взгляд незначительной, поскольку слова и буквенное письмо являются самыми удобными средствами сообщения, нам все же показалось необходимым в этом месте как-то упомянуть о нем как о вещи, имеющей не последнее значение. Мы видим в иероглифе, если можно так выразиться, своего рода денежный знак интеллигибельных вещей, и было бы полезно знать, что, подобно тому как монеты могут делаться не только из золота и серебра, так можно чеканить и другие знаки вещей помимо слов и букв.

Обратимся теперь к грамматике. Она по отношению к остальным наукам исполняет роль своего рода вестового; и хотя, конечно, эта должность не слишком высокая, однако она в высшей степени необходима, тем более что в наше время научная литература пишется на древних, а не на современных языках. Но не следует и принижать значение грамматики, поскольку она служит своего рода противоядием против страшного проклятия смешения языков. Ведь человечество направляет все свои силы на то, чтобы восстановить и вернуть себе то благословенное состояние, которого оно лишилось по своей вине. И против первого, главного проклятия -- бесплодия земли ("в поте лица своего будете добывать хлеб свой") оно вооружается всеми остальными науками. Против же второго проклятия -- смешения языков оно зовет на помощь грамматику. Правда, в некоторых современных языках она используется мало; чаще к ней обращаются при изучении иностранных языков, но особенно большое значение имеет она для тех языков, которые уже перестали быть живыми и сохраняются только в книгах.

Мы разделим грамматику также на две части: школьную (нормативную) и философскую \ Первая просто используется при изучении языка, помогая быстрейшему его усвоению и способствуя развитию более правильной и чистой речи. Вторая же в какой-то мере дает материал для философии. В этой связи нам вспоминается трактат "Об аналогии", написанный Цезарем. Правда, нельзя с уверенностью сказать, действительно ли этот трактат был посвящен изложению той самой философской грамматики, о которой мы говорим. Мы даже подозреваем, что в этом сочинении не содержалось ничего слишком утонченного или возвышенного, а лишь излагались правила чистого и правильного стиля, не испорченного и не искаженного влиянием неграмотной или чересчур аффектированной речи; сам Цезарь дал великолепный образец такого стиля ^ Тем не менее это произведение навело нас на мысль о создании некоей грамматики, которая бы тщательно исследовала не аналогию между словами, но аналогию между словами и вещами, т. е. смысл, однако не заходя в пределы толкований, принадлежащих собственно логике. Действительно, слова являются следами мысли, а следы в какой-то мере указывают и на то тело, которому они принадлежат. Мы наметим здесь общие контуры этого предмета. Прежде всего нужно сказать, что мы ни в коси мере не одобряем то скрупулезное исследование языка, которым, однако, не пренебрегал даже такой выдающийся ученый, как Платон ^ Мы имеем в виду проблему возникновения и первоначальной этимологии имен, когда предполагается, что уже с самого начала имена отнюдь не давались вещам произвольно, а сознательно выводились из значения и функции вещи; конечно, такого рода предмет весьма изящен и похож на воск, который удобно мять и из которого можно лепить j все, что угодно; а поскольку при этом исследовании стремятся, как видно, проникнуть в самые глубокие тайники . древности, то тем самым оно начинает вызывать к себе какое-то особенное уважение, что тем не менее не мешает ему оставаться весьма малодостоверным и совершенно бесполезным. С нашей точки зрения, самой лучшей была бы такая грамматика, в которой ее автор, превосходно владеющий множеством языков, как древних, так и современных, исследовал бы различные особенности этих языков, показав специфические достоинства и недостатки каждого. Ведь таким образом языки могли бы обогащаться в результате взаимного общения, и в то же время из того, что есть в каждом языке самого лучшего и прекрасного, подобно Венере Апеллеса ", .мог бы возникнуть некий прекраснейший образ самой речи, некий великолепнейший образец того, как следует должным образом выражать чувства и мысли ума. А вместе с тем при таком исследовании можно на материале самих языков сделать отнюдь не малозначительные (как, может быть, думает кто-нибудь), а достойные самого внимательного наблюдения выводы о психическом складе и нравах народов, говорящих на этих языках. Я, например, с удовольствием нахожу у Цицерона замечание о том, что у греков нет слова, соответствующего латинскому ineptus. "Это потому, -- говорит Цицерон, -- что у греков этот недостаток имел такое широкое распространение, что они его даже не замечали" -суждение, достойное римской суровости ^ Или например, почему греки так свободно создавали сложные слова, римляне же, наоборот, проявляли в этом отношении большую строгость? Из этого наверняка можно сделать вывод, что греки были более склонны к занятию искусствами, римляне же -- к практической деятельности, ибо различия, существующие в искусствах, требуют для своего выражения сложных слов, тогда как деловая жизнь нуждается в более простых словах. А евреи до такой стопени избегают всяких сложных образований в лексике, что скорее предпочитают злоупотреблять метафорой, чем прибегают к образованию сложных слов. И вообще в их языке очень мало слов, и эти слова никогда не соединяются, так что уже из самого языка становится совершенно ясным, что это был народ поистине назарейский и отделенный от остальных племен. А разве не заслуживает внимания тот факт (хотя, может быть, oil и наносит некоторый удар самомнению современных людей), что в древних языках существует множество склонений, падежей, спряжений, времен и т. п., тогда как современные языки почти совершенно утратили их и в большинстве случаев по лености своей пользуются вместо них предлогами и вспомогательными глаголами. И конечно, в этом случае легко предположить, что, как бы мы ни были довольны самими собой, приходится признать, что умственное развитие людей прошлых веков было намного глубже и тоньше нашего. Существует бесчисленное множество примеров такого же рода, которые могли бы составить целый том. Поэтому мы считаем, что есть все основания отделить философскую грамматику от простой школьной грамматики и отнести ее к числу дисциплин, развитие которых необходимо.