– Мне так тоже показалось. Но потом я задумалась и…

– Я тебе заявляю, как эксперт в этом вопросе, не заходи за эти границы. Не думай долго и глубоко. А то пропадёшь. Станешь, как я, социопатом, мизантропом и букой.

– Боже, с кем я связалась! – она утрированно закатила глаза.

– Так ты мне не ответила, что ты сама обо мне думаешь? Скажи, как старый агент охранки с опытом стихийного психолога? Вас же в разведшколе учили азам психологии? По-твоему, я издеваюсь над преступниками, запугиваю и хочу заставить их пойти на суицид?

Она смотрела мне в глаза долго, мучительно раздумывая, не решаясь и стараясь как-то корректно сформулировать ответ. Потом собралась и выдала:

– Ты не обижайся, я не знаю, о чём ты там беседуешь и что с ними делаешь. Наверное, ты не делаешь именно того, что о тебе говорят и думают. Но, что-то такое, подобное, возможно, в мягкой форме происходит. Дыма без огня не бывает. По моему личному независимому мнению, ты просто заряжаешься от них, как вампир! Сосёшь их уязвимую энергию, покрываешь свой страх их оголтелым ужасом скорой расправы. Ведь испуганные люди беззащитны. А ты пьёшь их, как бальзам для собственной страшащейся души. И на время боль и страх отступают. Спят сытые и довольные. Но это путь в никуда. Возможно, я ошибаюсь…

А я задумался.

Хорошая у нас, оказывается, складывается пара! Крепкая, здоровая ячейка общества! Респектабельный вампир, мучимый рефлексиями и рыжая похотливая ведьма. Но это лирика. А на самом деле она дело говорит. С такого ракурса на проблему я ещё не догадался посмотреть. И в этом ключе открылись новые горизонты. Есть куда посмотреть и о чём поразмыслить. И малые зёрна правды тоже проблёскивают. Не собрать из них рисунок, но в общей картине моего мироощущения они займут свои места. И, возможно, помогут мне сделать шаг к разгадке и ответу на вопрос. Помогут найти лазейку в ловушке совести.

Параллельно, как бы оправдательным фоном, в голове проносились обрывки воспоминаний о моих беседах с тем депутатом-взяточником. Вот уж кого я не запугивал и не «прессовал»! Всё было, как никогда, чинно-благородно. Душевно, практически, по-семейному. Его звали Вадимом Александровичем Ивановым, и было ему за пятьдесят. Вернее, есть. Он ещё пока живой, даже ответ на прошение не пришёл, только на днях ожидаем по срокам.

Когда он отошёл от шока, перестав быть овощем, я как-то заглянул к нему, будто невзначай. Он сидел, понуро пригорюнившись на краю «шконки» и нервно подёргивал подкожными лицевыми мышцами на упитанных щеках. Повернувшись, он во все широко открытые глаза рассматривал меня, будто первый раз видел. А я закрыл за собой дверь и встал, заведя руки за спину, и тоже открыто глядел на него.

Это был немолодой мужчина, достаточно холёный и ухоженный, не смотря на суровый тюремный быт. Аккуратная причёска, выбритые щёки и подбородок. Ухоженные ногти. Ладони пухлые и гладкие, без морщинок и с каким-то детским тонким пушком. Тугое брюшко натягивает дорогую элегантную рубашку. На брюках видны складки. Весьма респектабельным джентльменом был и остался Вадим Александрович. Наверное, его успокаивали процедуры по уходу за собой и своим внешним видом. Или он просто был так воспитан. Первое впечатление при взгляде на него оказалось приятным, даже зная о том, что он шалил на высоких постах, обманывая своих доверчивых избирателей и жируя за их счёт так, чтобы ни в чём себе не отказывать.

Я невольно думал, какие же машины мог он себе позволить? Каких девок поиметь? В какие жаркие страны махануть на уикэнд? Что у такого эстета в коттедже? Или вилле? Или замке? Чучело медведя? Вряд ли. У таких стоят микеланджеловские Давиды. Так ярче подчёркивается безупречный вкус и не так кричаще выражается статус.

Но что-то портило этот холёный и лощёный портрет. Выражение глаз. Они были черны. Зрачки растеклись, поглотив всю радужку. И не моргали. Как два фарфоровых шарика. Лицо против воли перекосило судорогой. А по лбу и щекам прокатились первые прозрачные бисеринки пота.

Иванов боялся.

До ужаса и жути боялся любого визитёра. Он надеялся на то, что его приговор пересмотрят, но объективно понимал, что это маловероятно. И теперь он боялся любого шороха и стука за дверью. Любого звона или крика. Он ждал. Ждал, когда за ним придут. Ждал свою неминуемую и близкую гибель. И страх перекосил его лицо в маску, как анестезия, зафиксировав нелепое и жалкое выражение, как в гипсе.

– Что?! – выдохнул он.

– Здравствуйте, гражданин Иванов! – я покровительственно улыбнулся.

– Здравствуйте, гражданин начальник! Глеб Игоревич. Если можно так вас называть…

– Разрешаю, – значительно одобрил я и прошёл к столу, сел на табурет, напротив него.

– Раз уж вы почтили меня своим присутствием, хотел бы вас сразу попросить, – заспешил Иванов.

– О чём?

– Не могли бы вы как-то повлиять на моего соседа в камере рядом?

– А что не так? Вроде, вы сидите отдельно?

– Он при любом удобном и неудобном случае, а иногда просто для собственного развлечения кричит мне: «Твоё дело труба!», «Скоро тебя расстреляют!» и всё в таком духе. Ему доставляет наслаждение издеваться надо мной. А меня это сбивает и удручает. У меня и так состояние ужасное, а тут ещё постоянно эти крики…

– Это который справа или слева от вас?

– Справа. Который убийца-насильник. Такой огромный, наглый хам.

– Угу. Понял. А слева? Не беспокоит?

– Димарик? Нет. Тот молчит всё время. И иногда воет. Но это не так выводит из равновесия, как те глумливые окрики. Пожалуйста!

– Хорошо, Вадим Александрович, я проведу с вашим соседом беседу. Обещаю, что он будет вести себя примерно и не побеспокоит больше вас. Я, собственно, зашёл к вам тоже побеседовать. Вы не против?

– Отчего же? Если вы не… – он замялся, имея в виду то, что раз я не волоку его на эшафот, так милости просим. – Побеседовать можно. Хоть какое-то развлечение. Тем более, я вижу, вы человек интеллигентный и образованный. И о чём будет беседа?

– О вас.

– Моя скромная персона так вам интересна? – Иванов снял маску страха и тут же нацепил преувеличенную вежливость, за которой тлели недоверие, подозрение и ожидание подвоха.

Это он правильно делает. Ибо я собираюсь спросить его о нелицеприятных вещах. Где-то даже интимных. Вывернуть его душу наизнанку, разворошить то дна. Докопаться до сути. Установить истину.

– Иначе я бы к вам не заглянул, – я опять хищно улыбнулся.

Метаморфозы, происходящие с этим взяточником, меня удивляли. Он быстро менял настроение, но при этом не выглядел истероидным типом. Его глубокий кататонический ступор резко сменился на стандартную нормальную реакцию. Так себя ведут обыкновенные заключённые, вроде Димарика. Грустят, но не уходят в себя наглухо. Или все люди, и простые, и депутаты, в сходных условиях со временем проявляют тождественные поведенческие схемы? Что ж, посмотрим. Бросаться на меня он не склонен. А если и так, то не та у него физическая форма, чтобы застать меня врасплох. Я успею принять его встречной «двоечкой» в лоб и в пузо, чтобы сбить агрессию и не оставить видимых повреждений.

– Вы были признаны вменяемым. То есть, вы осознаёте, почему вы здесь?

– Да, – он закивал согласно, а по центру лба вдруг сбежала очередная капля.

– Вы осуждены по статье сто семьдесят и сто семьдесят три, плюс, пункт от новой редакции, определяющий вид наказания от степени коэффициента от суммы взятки.

– Да. Злоупотребление служебным положением и получение взятки в размере более миллиона рублей.

– Вы понимаете, что вас ждёт?

– Да, – в его шее словно жилы оборвались, и голова резко свесилась. – Но я надеюсь, что мне заменят… Заменят высшую меру на… На срок. Пусть и полный, пусть пятнадцать, но я ведь никого не убил! Я никого не насиловал, как этот мой мужлан сосед, что кричит мне о моей судьбе, как о решившемся факте! Я не заслужил столь радикальной…

Он сник. Плечи мелко затряслись, лицо скрутилось, словно он им попал в такой сильный водоворот, что потянуло кожу. Вадим Александрович заплакал, часто и тихо похрипывая, обиженно скривив ротик и неимоверно стесняясь своей слабости.