© Дмитрий Костров, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

Трясущимися руками закуриваю сигарету. Ален Карр тысячу раз прав, что я жалкий наркоман, убивающий себя. Но мне на это сейчас глубоко наплевать.

Я сижу на кухне в двухкомнатной квартире, которую снимаю около года. Живу я тут один по-холостяцки. Компанию мне составляют кошка и телевизор.

Стряхиваю пепел.

Кошка. Хорошая была киса. Сейчас задняя половина кошки лежала в лужи крови в коридорчике у кухни. Слева стенной шкаф, справа дверь в ванную и туалет. Вот аккурат у дверей туалета кошка и лежит.

Закуриваю вторую сигарету от огня первой.

Эта хрень вылезла из унитаза. Что-то длинное, плоское, жидкое и черное.

Я сначала впал в ступор: от омерзения, а не от страха. Первой мыслью было, что кто-то из соседей разродился солитером. Но это было что угодно, но не солитер.

Кошка моя со всем своим охотничьем азартом кинулась на «глиста» и заехала лапой по этой мерзкой ленте. Как вдруг червь вцепился в нос кошке и поглотил ее в себя наполовину. Так анаконда заглатывает жертву. Но только медленно и с неким достоинством.

Эта же мерзость управилась в секунду. При этом в ней не осталось следов типа раздутости. Червь снова опал тонкой ленточкой и пополз в комнату.

Ровно в противоположной от комнаты стороне была прихожая. И, как следствие, выход в подъезд. Выход. Спасение…

Как назло телефон оставил в комнате. Ну что за гадство! Хотя кому звонить?! В полицию? «Алло, полиция, у меня тут „глист“ из унитаза вылез, сожрал кошку и уполз в комнату. И я его до усрачки боюсь. Приезжайте, пожалуйста». Так что ли?

Затушил бычок.

Одет я был в джинсы и майку, а вот тапочки – домашние… Правда обувь и куртка как раз в прихожей. Может обуюсь и оденусь, а может сразу свалю…

Тихонечко, медленно я пошел в прихожую. Осторожно переступил через кошачьи останки и пробрался в прихожую. Посмотрел в сторону комнаты – никого и ничего.

Обулся. Потянулся за курткой, раздумывая куда бежать-то… Как вдруг перед лицом что-то мелькнуло. Я хотел было отмахнуться, как от паутины, но вовремя замер…

Эта мерзость стлалась по потолку и теперь опустилась к моему лицу. Опустившийся кончик червя замер у моих глаз и начал набухать. Через несколько секунд он уже был размером с мою голову. Этакий черно-красный шар. И этот шар раскрылся «ромашкой».

Как я не грохнулся в обморок одному Богу известно… Я смотрел в пасть монстра с миллиардами отростков и боялся дышать. Через минуту, показавшейся мне вечностью, пасть закрылась, червь истончился и жидкой струйкой потек на кухню по потолку. Я же, держа куртку в одной руке, другой открыл входную дверь, выскочил в подъезд и подпер спиной дверь.

Шестой этаж девятиэтажного дома. Мой этаж. Присутствовал лифт. Вот к нему я и сделал шаг. И всего лишь маленький шажочек мне оставался до сердечного приступа.

По ступенькам с верхних этажей вниз ползли десятки, сотни, тысячи червей, подобных той твари, что осталась у меня в квартире. Путь к лифту, как и к другим этажам был отрезан. Но напротив дверей моей квартиры располагалась дверь на балкончик. Иногда я там курил.

Вот на этот балкончик я и выскочил.

И мой разум тихонько захихикал у меня в голове. Я был на грани безумия. Пасмурное небо с тяжелыми тучами выдавало осадки. Не дождь, не град, не снег… А миллиарды жидких червей плавно опадали на землю прямо с неба.

И мой разум «ушел». Лишился я рассудка. Я громко засмеялся и вытянул ладони к небу, чтобы поймать «капли» смертоносного и мерзкого дождя.

Пасмурное небо всегда выглядит величественно и несколько угрожающе. От шелеста листвы в такую погоду в душу закрадывается тоска.

Странно, но люди считают тоску следствием этой погоды. Но это ошибка. Дождь не нагоняет тоску. Это память людей. Та генетическая, Богом данная память о том, что люди могли быть свободными. Вернее, они были когда-то свободными. Дождь – символ свободы. А под конец дождя приходит радуга.

В святом писании сказано, что радуга – это завет между Богом и человеком. Обещание Бога больше не посылать потоп.

И ведь не послал. Потоп не послал. Зато послал ангелов и демонов, которые схлестнулись между собой на Земле.

Эта война была не долгой. Дня три. Потом исчезли и ангелы и демоны. А люди остались. Да только люди и звери – это все, что осталось от привычной жизни.

Нет, облик планеты не потерпел особых изменений. Изменились только все законы бытия. Бензин больше не горел, порох не взрывался. Электричество жило своей жизнью, больше не подвластное человеку. Каждый третий из людей умел превращаться в какое-нибудь животное. Монстры, зомби, всякая нечисть – всего в избытке. Правда, с нелюдью справлялись худо-бедно. Воскресив инквизицию…

Но все это не к чему вспоминать. Не до этого.

Полутораметровый ворон летел над горами, наслаждаясь накрапывающим дождем. В облике человека он бы тоже тосковал, но сейчас был свободным и почти счастливым.

В этих горных лесах, над которыми ворон пролетал, хватало неизвестных монстров. Нет, не мутировавших зайцев, а абсолютно новая живность заполнил этот мир. Известное зверье никуда не делось, но теперь старалось держаться ближе к человеческим поселениям. Но за время прошедшее со Дня Гнева Его, ворон узнал одну простую истину. Самые страшные монстры – это люди. В редких исключениях люди бывают и святыми, но монстров больше.

Путь ворона пролегал к городу расположенному между лесом и морем. А конкретно к площади со шпилем, где в данный момент несколько инквизиторов жгли очередную ведьму.

Пролетев над шпилем, ворон резко спикировал на землю, расправив крылья лишь у самой земли. Стоящий неподалеку монах с мечом вопросительно приподнял бровь, когда полутораметровый ворон обернулся человеком. Причем человеком одетым, а не голым как это обычно показывали в старых фильмах.

Человека превращающегося в птицу звали Юрием. Правда, его чаще звали Вороном.

– Здравствуй батюшка. Благослови! – подошел Юрий к монаху.

Батюшка благословил и выдал:

– Вообще я сана не имею, но батюшку ты в этом городе не найдешь. Вон, ведьма вырвала ему сердце и еще трех монахов укокошила, прежде чем ее тень кнутом стеганули.

Юра долго смотрел на обгоревший труп вышеуказанной ведьмы, затем спросил:

– Кнутом по тени, говоришь? Не врет, значит, «Молот Ведьм»?

– По мне, так в книге много дури, да и для католиков писалась она. Но сгодилась. Другого пособия у нас нет. А ведьмам то все равно, – католики или православные. Нет в них веры никакой. А книга сия больше для кругозора.

– Это да. Я недавно был в Париже, так меня там сжечь хотели за то, что ворон я.

– Типа колдун?

– Нет. Там сейчас каждый второй в кого-нибудь превращается. А я ворон, вроде как дьявольская птичка.

Помолчали.

От обгоревшего трупа ведьмы что-то отвалилось и шлепнулось на камни. Юра подошел ближе. На камнях лежала какая-то зеленая вязкая масса. Она шевелилась, пузырилась и ощутимо воняла.

Появился еще один совсем молодой монах с каким-то пузырьком в руке. Из этого пузырька он плеснул на мерзкую массу и та, зашипев, испарилась.

– Святая вода, – пояснил монашек.

Юра обернулся лицом к морю и глубоко вздохнул.

– Вот сия мерзость, по моему мнению, и есть то зло, та зараза, что из ведьмы ведьму делает, – подошел первый монах.

– Кто сейчас в городе старший? – повернулся к нему Юра.

– Станов Алексей, капитан уголовного розыска. После того как мэра собственный сын загрыз, превратившись в зомби, Алексей отвечает за безопасность города.

– Пойду к нему. Вести дурные у меня. Враг идет на этот город, – выдал Юрий, и после паузы как-то жалобно добавил: