Все молчали.

Тористин, слегка остуженный прощанием с товарищем, неловко переминался с ноги на ногу. Прилетевшие с ним орели тоже не знали, что сказать, и в повисшей тишине было слышно только, как Ольфан, ожидающий прилета Иглонов на внешней террасе, отдает приказания стражам.

Наконец Донахтир устало спросил:

– Чего вы требуете от меня?

– Мести, Правитель, – глухо произнес Тористин.

– Какой же мести ты хочешь?

– Великий Иглон сам это решит. Нам же позволь отыскать убийц и доставить их сюда.

Донахтир прикрыл глаза.

– Судя по всему, ты ждешь, что я воздам смертью за смерть, убийством за убийство? Но не содрогнешься ли ты, если следом за телом Лоренхольда, опущенным в вулкан, я велю сбросить туда же и того, кто его нечаянно убил?

– Нет, Правитель, не содрогнусь! – ответил Тористин, не задумавшись ни на минуту.

По Залу пробежал ропот, а глаза Великого Иглона снова широко распахнулись, и те, кто стоял ближе, заметили в них страх.

– И ты сам сможешь его туда столкнуть?! – спросил Донахтир слегка изменившимся голосом.

– Я теперь многое смогу, чего раньше не мог, – твердо сказал Тористин.

Казалось, что его гнев обрел второе дыхание. Решительно тряхнув головой, словно сбрасывая оцепенение недавних печальных минут, Страж дворца Нижнего Города шагнул вперед, и кулаки его сжались.

– Ты не видел, Правитель, искаженных злобой лиц поселян, когда они бились с нами! Не слышал, с каким цинизмом говорил их старейшина о смерти нашего Тихтольна! Они чувствуют себя уверенно, оттого, что не сомневаются – Великий Иглон орелей со Сверкающей Вершины их сурово не накажет! Он добр, милосерден и ценит чужую жизнь! Мы сами внушали им это постоянно! Но наше благородство, как и все НАШЕ, злит их, вызывает зависть!… Я и сам всю жизнь гордился тем, как добр и миролюбив мой народ, но сейчас думаю, что наша доброта очень похожа на глупость!…

В Зале охнули, но не все, и чуткий слух Донахтира это сразу уловил.

– Как смел ты сказать такое Великому Иглону! – воскликнул Форфан.

– Смел! – Тористин распалился, забыв обо всем на свете. – Смел, потому что верю в его мудрость и не хочу, чтобы те ничтожества внизу насмехались над нами и презирали нас за бездействие! Пусть лучше боятся! Все вы поняли меня, если бы были с нами там, возле пещеры, в которую затолкали Тихтольна! Если бы ты только видел его, Правитель, видел его лицо!…

– Я видел, – тихо сказал Донахтир.

– Что?!!!

Форфан испуганно вскинул глаза на брата, да и все в Зале изумленно повернулись к Правителю.

– Видел, – уже громче повторил Донахтир. – Старик-поселянин показал мне его в тот самый первый день. И мы вместе решили скрыть эту смерть, потому что она, несомненно, была случайной. Зато, открой мы правду, мирное существование орелей Верхних и Нижних могло не состояться. Да и здесь, у нас, наверняка бы начался раскол…

– Великий Иглон, я не верю своим ушам!…

Потрясенный Тористин, не дослушав, отступил на несколько шагов и растерянно посмотрел на своих товарищей.

– Мы обмануты, – пробормотал он. – Наших сородичей убивают, а наш Правитель не только не хочет отомстить, но еще и покрывает убийц!…

– Не сметь так говорить! – снова закричал Форфан. – Правитель поступил мудро, и не тебе судить о его решениях!

Тористин посмотрел на Иглона Восточного Города безумными глазами и, вдруг, обхватив себя за голову и с силой сжав виски руками, закричал:

– Мудро?!!! А этой мудрости хватит, чтобы объяснить мне, как с этим жить дальше?! Всю жизнь я преклонялся перед Иглонами, считая их благородство и честность непревзойденными! Всю жизнь верил – они наша защита! Во что же мне верить теперь, а?!

Он раскинул руки и протянул их к тем, кто был в Зале.

– Вы можете мне сказать? Не можете? Ну, тогда я сам вам скажу! Отныне я верю только в себя! И сам себе велю лететь и покарать убийц! Вы же, друзья мои, которые видели и мертвого Тихтольна, и то, как умирал Лоренхольд, летите за мной! Здесь вам больше никто не поможет!

Он бросился к выходу, а следом те, кто прилетел с ним, и кое-кто из дворцовой стражи.

Но тут Донахтир, вскочив со своего трона, крикнул:

– Стойте!

И все остановились.

– Я запрещаю вам лететь куда-либо отсюда! – заметно волнуясь, но решительно объявил Великий Иглон. – Ты, Тористин, не покинешь этот дворец до завтрашнего вечера. К тому времени мы соберем здесь, в Главнейшем городе, орелей всех Шести Городов, и перед ними я отвечу за все свои решения. Потом, если захочешь, можешь призывать к мести, но до того момента и ты, и твои товарищи будете находиться под стражей в этом дворце!

Он сделал знак своим саммам, и те, с рофинами из свиты Форфана, окружили бунтовщиков плотным кольцом.

– Что ж, мы подчинимся, – проговорил сквозь зубы Тористин, – но только до завтрашнего вечера. А потом меня уже ничто не удержит! Надеюсь, слову Великого Иглона еще можно верить, и он подарит нам обещанную свободу…

Донахтир на это ничего не ответил, и бунтовщиков увели.

* * *

Спустя час после описанных событий прилетели Иглоны остальных пяти Городов.

Последние новости их совершенно ошеломили, поэтому, позабыв про усталость, братья вместе с Донахтиром удалились в его покои, где провели, совещаясь, не один час.

Конечно же, по всем городам были разосланы гонцы с сообщением о немедленном Большом Сборе в Главнейшем Городе. Но еще до прибытия гостей площадь перед дворцом была заполнена местными жителями, живо обсуждающими все последние происшествия.

Шум стоял невообразимый! Все попытки Ольфана утихомирить бушующие страсти заканчивались ничем. И, рассылая рофинов то к одной, то к другой разгулявшейся группе спорящих, бывший Иглон все чаще и все тревожней поглядывал на окна покоев Правителя, гадая, о чем так долго говорят племянники.

Только к полудню, когда стали прибывать первые гости из других городов, Иглоны бледные и молчаливые покинули Донахтира. Однако на все расспросы дяди они отвечали односложно, словно погруженные в какие-то свои мысли. И единственное, что Ольфан смог для себя уяснить, так это то, что по мнению Правителей Шести Городов Великий Иглон во всем абсолютно прав.

Вести среди орелей разносятся быстро.

Очень скоро всем стало известно и о выходке Тористина, и о том, что Великий Иглон скрывал смерть Тихтольна, о которой узнал первым. Это еще больше накалило страсти и заставило орелей с еще большим нетерпением ожидать появления Правителей.

Сторонники Тористина вели себя гневно и решительно. Их противники, поначалу державшиеся спокойней, тоже постепенно распалились, и рофины совершенно выбились из сил, усмиряя начинающиеся то тут, то там потасовки.

Но были на площади и такие орели, которые молча стояли перед дворцом, словно окруженные невидимой стеной. Глядя на них, затихали даже самые непримиримые спорщики. Это были родственники тех, кто остался в Гнездовище и родители несчастных Тихтольна и Лоренхольда. Ничего не требуя и не примыкая ни к одной из сторон, они стояли неподвижно, глядя заплаканными глазами на окна дворца.

Донахтир видел их из своих покоев, и сердце его сжималось от жалости.

Что же сказать им? Какими словами убедить орелей в своей правоте?

«Только правдой, – решил Донахтир. – Расскажу им все! И про детей Дормата, и про Старика, и про предсказание…»

«Но сможешь ли ты рассказать им про тайный тоннель в Галерее Памяти?», – тут же спросил вкрадчивый внутренний голос.

«Нет, – ответил сам себе Донахтир, – про это я рассказать не смогу».

Вот в чем вся беда! Вот, что пугает и отнимает силы! Полуправда не сделает его слова убедительными, а правду он сказать не сможет…

Позади раздался шорох. Донахтир обернулся и кивнул на приветствие Ольфана.

– Пора, Правитель, – тихо позвал бывший Иглон. – Твой народ собрался и ждет тебя.

Донахтир тяжело вздохнул. Час пробил.

Он пошел к дверям, но у самого выхода приостановился и посмотрел Ольфану в глаза.