Старик провожал взглядом уходивших. Он жадно и отчаянно осматривал каждое лицо, словно запоминал, впитывая в себя до последней черточки, всех тех, с кем прожил бок о бок последние годы своей долгой жизни, и кого не увидит больше никогда. С особой горечью провожал он тех немногих Летающих, кто не пожелал покинуть свои семьи – печальную Гесту, Клиндорга… Каково им сейчас, оставляющим много больше, чем все остальные? Идут, держа за руки своих возлюбленных – единственную опору в новой неизвестной жизни, и прячут свои слезы. Как скоро их начнут считать «своими»? Да и начнут ли…

Старик заметил Кантальфа, идущего немного в стороне от других. Вот кому еще должно быть тяжелее прочих! Бремя вины не сосуд с водой – не отбросить, не расплескать!… Наверное сейчас ему нужней всего доброе слово… Но юноша, мельком подняв на Старика глаза, словно прочел его мысли и, замотав головой, отвернулся.

Последним шел понурый Торлиф. Старейшина протянул Старику руку, но тот вдруг вздрогнул, заметался взглядом по спустившейся вниз цепочке поселян, и закричал:

– Стойте, стойте! А где Метафта?!

Все остановились.

– Она не пошла с нами, – печально молвил Торлиф. – Я пытался её уговорить, но… Ты же знаешь мою сестру…

– Что значит «не пошла»?! – Старик едва не задохнулся от гнева. – Уйти должны все! Все!

Он сердито взмахнул крыльями и взмыл в воздух.

– Торлиф! – крикнул уже улетая. – Пусть все уходят, а ты подожди! Я скоро приведу её!

Вне себя от бешенства Старик долетел до Гнездовища в считанные минуты. Резко, так, что заныло плечо, свернул крылья и рывком распахнул дверь в гнездовину Метафты.

Та сидела на скамье у стены, опустив голову, и держала в руках сосуд. Старик сразу узнал его. Этот сосуд, сделанный и украшенный собственноручно, Тевальд подарил Метафте в день их свадьбы. Он очень гордился своим подарком, потому что украшением ему служили изображения жениха и невесты, которые смотрели друг на друга, взявшись за руки. И, если себя Тевальд изобразил очень просто, без затей, то для Метафты постарался вовсю…

Разлетевшийся было Старик замер у входа. Он вдруг словно впервые увидел эту гнездовину, где все буквально кричало: «Тевальд, Тевальд!». И рассыпанные по столу старые игрушки Нафина, которые он сделал, и сушилка для листьев, заботливо пристроенная им у окна на солнечной стороне, чтобы Метафта не бегала лишний раз на улицу, и стена, возле которой она сидела. Там каждый камень Тевальд украсил рисунком о том или ином знаменательном дне из их жизни. Жизни, проведенной в Гнездовище…

– Чего тебе? – глухо спросила женщина.

Старик сглотнул ком, застрявший в горле, и решительно шагнул внутрь.

– Ты должна уйти вместе со всеми, – сказал он, как можно тверже.

– Должна! – Метафта усмехнулась. – Кому это, интересно, я должна? Тебе, для очистки совести или Летающим? – она покачала головой. – Нет, не думаю. И тебе, и им на всех наплевать… Или ты хочешь сказать, что я должна уйти ради Нафина, чтобы он вернулся в опустевший дом? Или ради Тевальда, который делал и украшал все это не для того, чтобы в один прекрасный день та, ради которой он это делал, взяла и все бросила! Нет уж, Старик, если я кому-то и должна, то только ему – моему мужу! Он по-прежнему живет в этих стенах, в этих вещах, а значит и мне быть здесь до конца! Как я уйду от него? Как брошу все это? Что же тогда от нас останется?!

Она посмотрела на собирающегося возразить старика и замахала на него руками.

– Знаю, знаю, сейчас опять заведешь свою старую историю о предсказании: «Гнездовище должно погибнуть!». Что ж, коли так, то и я хочу погибнуть вместе с ним! Что там будет? Новый обвал, или Летающие сметут нас с этой скалы? Мне все равно! Я не побегу искать новое пристанище среди камней. Мое место здесь, рядом с Тевальдом!

Метафта с вызовом сверкнула глазами на Старика и гордо выпрямилась.

– Я больше не потерянная одинокая старуха. Прежняя Метафта вернулась, и она от своего слова не отступится. Уходи, Старик. Нам с мужем надо дождаться сына.., или смерти.

Женщина встала, повернулась спиной и, прижав к себе одной рукой сосуд Тевальда, другой принялась убирать старые игрушки Нафина в плетеный короб на полу.

Старик мгновение наблюдал за ней, а потом губы его искривила презрительная усмешка.

– Говоришь прежняя Метафта вернулась? – холодно бросил он. – Нет. Глупая орелина, которую я вижу перед собой, ничем на неё не похожа. Та Метафта, которую я знал, ни за что не осталась бы дожидаться гибели. Она первая увела бы всех подальше от опасности, используя малейшую возможность, чтобы выжить и начать новую жизнь. Жизнь без предсказаний и проклятий! Разве пришло бы в голову той, прежней, сказать, что Тевальд живет для неё в этих старых стенах и вещах! Нет! У той орелины любовь жила в её сердце, и, спасая себя, она считала бы, что тем самым спасает от забвения Тевальда! Спасает живую память о нем!… Она ни за что не поставила бы себя перед выбором: дожидаться сына или смерти! И, уж конечно, та Метафта, которую я знал прежде, не вынуждала бы своих сородичей остановиться на пути к спасению и терять драгоценное время, тогда как сама она горюет над прошлым, не оставив будущему ни единого шанса!…

Метафта словно окаменела. Пока Старик говорил, она слушала его не оборачиваясь, только крылья слегка подрагивали при каждом новом упреке. Но, едва он умолк, орелина повернулась, все еще прижимая к груди сосуд и последнюю неубранную игрушку, и её заплаканное лицо разжалобило бы даже скалу.

– Старик, – беспомощно прошептала она, – Старик, ты разрываешь мне сердце… Так жестоко!…

– Иначе нельзя, милая, – он покачал головой. – Разве смог бы я лаской и уговорами убедить тебя, что Гнездовище не в этих камнях, а в тех орелях, что стоят сейчас у Обрыва и терпеливо тебя дожидаются. Думаешь, кто-нибудь внял моим словам и пошел дальше, как я советовал, улетая за тобой? Нет. Все они там и стоят. Стоят и ждут, потому что без тебя новой жизни для них не получится… Потому поспеши, Метафта, и раздели с ними их участь. Что тебе нужно собрать? Я помогу.

Орелина растерянно осмотрелась.

– Да вот, только сосуд этот.., да игрушки…

– Хорошо.

Старик подхватил короб и двинулся к выходу.

– Я ведь уже собиралась.., – жалобно, словно оправдываясь, всхлипнула Метафта, спеша за ним, – хотела уходить,… но, когда разложила все…

– Не надо, я тебя понимаю.

Быстро, почти бегом, дошли они до Обрыва. Уже совсем стемнело, но зорко видящая в темноте Метафта сразу поняла, что Старик не солгал ей. Все стояли там, где застиг их его окрик. Только Торлиф, последний, оставался на самом краю. Он забрал короб с вещами и протянул Метафте руку.

– Идем, сестра.

Но она все же задержалась на мгновение.

– Старик, прости, что думала о тебе плохо.

– Ничего, я и это понимаю.

– Не держи на меня зла.

– Не буду.

– Когда Нафин вернется, скажи ему…

Она запнулась, подбирая слова, но Старик не дал ей договорить.

– Скажешь все, что нужно сама, – он ободряюще улыбнулся. – Нафин вас обязательно разыщет. Опыт у него уже будет.

Метафта прикрыла глаза и тяжело вздохнула. Потом, низко поклонившись, стала спускаться.

– Прощай, Старик, – Торлиф снова протянул руку. – Не знаю, зачем ты остаешься, но чувствую, что так нужно.

– Да, нужно.

– Что ж, прощай еще раз.

– Прощай.

Старик еще долго стоял над Обрывом, прислушиваясь к отдаляющимся шагам. Страшная усталость навалилась вдруг на него, сковав по рукам и ногам. Какой-то голос, уже издалека, что-то бодро прокричал ему. Что именно Старик не разобрал, но догадался – нашли его первую метку, и две обжигающие слезы благодарности выкатились из потухших глаз. Он и сам не ожидал, что его так тронет этот последний звук живого голоса.

«Они дойдут, – шепнул себе, стараясь не вспоминать об узких выступах, по которым едва мог проползти один бескрылый. – Должны дойти! Судьба не зря дала мне силы найти и расчистить им дорогу от огромных валунов, закрывавших проход». Он посмотрел на свои руки, ободранные в кровь, и, впервые за последнее время, рассмеялся, вспомнив с какой легкостью сбрасывал в пропасть мешающие камни. Потом он повернулся и пошел в Гнездовище.