И мы, огорченные, поплелись на неминуемое заседание к присяжному поверенному.
Там нас у порога встретили радостные дети.
- Ося! Ося! Твой Ленин на подводной лодке удрал!
- Врешь, Катька, не на подводной лодке, а на миноносце!
- Оба вы врете, не на лодке и не на миноносце, а на этом, как его... А-э-ро-пла-не! - резюмировал старший.
- Устами младенца глаголет истина, - сказал Бендер устало и сжал кулаки. - Ну, попадись мне когда-нибудь этот Ленин в лапы - рыло начищу до блеска!
ГЛАВА 15
МЕЖДУ ПРОЛЕТАРСКИМ МОЛОТОМ И
БУРЖУАЗНОЙ НАКОВАЛЬНЕЙ
"Мне чуть голову не
оторвали..."
О.Б.
Однажды среди ночи меня разбудило ласковое прикосновение, которое я так долго ждал (если можно с кем попало, то разве нельзя со мной?). Я послушно открыл глаза и обмер - в трепешущем свете взволнованной вкрадчивым сквозняком свечи стояла моя квартирная хозяйка в полупрозрачной ночной рубашке до пят: на плечах цыганская шаль, в руках остроотточенный топор.
- За что? - хотел спросить я умоляющим голосом, но губы мои только кривились и дергались, как у налима, безжалостно вытащенного на берег в расцвете половозрелости.
- В двери стучат уже второй час, - прошептала хозяйка, наклоняя к моему расслабленному телу мерцающее лезвие раскольниковского топора и роскошные мармеладовские груди с умопомрачительными темнеющими сосками. - Боюсь отпирать.
- Всего-то! - сказал я, несказанно обрадованный, и прислушался.
Из прихожей действительно доносился мерный, аккуратный, настойчивый звук.
- Сейчас поговорим с супостатом, - я принял из пахнущих абрикосовым кремом пышных рук топор. - Можете пока чай приготовить.
Она вознаградила мой неподдельный героизм долгим искусным поцелуем в губы, истосковавшиеся по женской страсти, и я в этот момент проклинал не ночного настырного визитера, а холодную твердость топора, вклинившуюся между моей горячей обнаженной плотью и тонкой шелестящей тканью, обещающей незабываемое наслаждение.
С топором наперевес, зябко и остервенело кутаясь в мягкую шаль, еще сохранившую нагретость ее покатых, гладких, желанных плеч, я приблизился к двери, которая, слава Богу не сотрясалась от хамских пинков, а лишь тонко вибрировала от вежливой лихорадочной морзянки.
- Кого черти носят! - гаркнул я грубо и самоуверенно.
- Остен-Бакен здесь проживают?
- А по какой надобности? - спросил я уже своим голосом.
- По бендеровской!
- Остап?
- Открывай же, открывай!
- Сию минуту...
Бендер ввалился изможденный, с непропорционально распухшей щекой, с неизменным саквояжем в окоченевших перчатках.
- Зуб? - спросил я участливо, пряча топор за спину.
- Догадливый - мочи нет... Лучше бы дрых более чутко.
- Болит?
- Па-пи-ро-су.
- Тебе к врачу надо.
- Па-пи-ро-су!
Больше ничего не советуя, помог Остапу раздеться, предварительно ловко и незаметно избавившись от топора и шали.
Рухнув в кресло, Бендер закурил.
- Может, шалфейчиком пополощешь? - я залез под одеяло.
- Сколько раз... Сколько раз, Остен-Бакен, тебе по-хорошему предлагалось уехать в патриархальную, тихую Москву... Ноет, гад!
- Пепельница на полке.
- Теперь час пробил. Пусть дурной ветер с Финского залива проветривает другие, более устойчивые к историческим катаклизмам мозги.
- Чай будешь?
- Утворил я такое! Такое!.. А все зуб проклятущий - нашел подходящее время для выматывания нервов... Ой, Остен-Бакен, лучше бы маяться мне на кожаном диване с грелкой - так нет, подвязал, как допропорядочный обыватель, щеку платком, дабы корни не застудить, и двинул скорым шагом к Смольному институту. Там неподалеку дальний родственник присяжного поверенного, врач широкого профиля проживает...
- Знаю, знаю. Первоклассный специалист - помнишь, когда у меня на стыдном месте чирей вскочил?
- Еще слово про чирий - и в Москву отправлюсь без тебя.
- Молчу.
- Присяжный поверенный по такому случаю снабдил меня куском сала в качестве гонорара. Упаковал я гостинец в газету, сунул в саквояж и потопал. Никто меня не трогает, я никого не трогаю... И вдруг у самого Смольного - рассадника бунтов и смуты - окликает меня грубый революционный бас:
- Стой! Хто идеть?
- А ты?
- Отвечаю жалобно: " Гражданин с флюсом".
- А он?
- Жида, говорит, шлепнем без промедления, а тебя, интеллепупию, - после перекура.
- А ты?
- Заявляю внаглую, мол, это у флюса фамилия такая неудачная, а вот партийный псевдоним вполне терпимый Гнойник Гнойникович Нарыв.
- А он?
- Наша кликуха - проходь!
- Повезло.
- Да не совсем... Выдал меня саквояж. Отблеск костра, могучие безжалостные тени - и знакомое по февралю: " А-а-а! У-у-у! И-и-и!"
- Лаокоонообразные?
- Догадливый.
- Петуха с золотыми яйцами вспомнили?
- Скорей всего не забыли, как я их с коньяком обдурил. Впрочем, какая разница, чем моя персона вызвала массовое негодование. Разят перегаром и хрипят: " Держи! Держи провокатора недорезанного!"
- А ты?
- Превратился из гордого петуха в рядового зайца, слава Богу, свинцом не нафаршировали.
- А они?
- Как полагается - затворами лязг-лязг-лязг и галопом за жертвой.
- А ты?
- Жму не оглядываясь, но пятками чувствую преследователи множатся, множатся, множатся... Если из-за барахла пролетарии, солдатня и прочая шваль готовы были перегрызть друг другу глотки, то в погоне за мной они слились в едином порыве... В общем, не успел и моргнуть уже Невская набережная, а там крейсер-громадина, в темноте название не разобрал, а у носового орудия, в свете прожектора, гордо торчит вечночихающий кожаный.
- Тоже узнал?
- В момент!
- И за маузер?
- Гораздо хуже... Навел, сволочь, жерло, прицелился - да как жахнет! До сих пор удивляюсь, как увернулся от снаряда.
- Страсть!
- Дальше интересней будет... Неумолимый рок несет меня на Дворцовую площадь. Осознаю - конец близок, но не останавливаюсь. Впереди у Зимнего - баррикады с пулеметными рылами, позади - неуправляемая, ощетинившиеся штыками толпа. Эх, думаю, одно спасение: прорваться во дворец - комнат много, есть где спрятаться.
- Смело!
- Приближаюсь к баррикаде из мешков, на полном ходу подымаю над головой предательский саквояж с салом и ору что есть мочи: "Ложись гады!"
- И легли?
- Догадливый... Как одна! На мое счастье, за амбразурами оказался бабский батальон... Ну, матросня с разгону - на распростертые тела! Жалко, на всех баб не хватило. Задние перекатили волной, любвеобильных и за мной - во дворец.
- А ты?
- Не знаю, сколько мраморных шедевров и изумительно тяжелых ваз обрушил я на тупые головы, носясь по лестницам, но в конце концов и мне улыбнулась удача. Наткнулись, понимаешь, разгневанные массы на Временное правительство. Спасли меня господа министры от несправедливой расправы.
- Мне кажется, ты сгоряча совершил для большевиков государственный переворот?
- Называй как хочешь, но здесь нам больше делать нечего!
- Мы же еще и ихнего предводителя - Ленина ловили...
- Запомни, Остен-Бакен, на всю оставшуюся жизнь. Никогда Остап Бендер не был в Петрограде, ни под каким соусом... Никогда!
Тут вошла любезная, расфуфыренная, напомаженная, густо напудренная хозяйка и предложила медоточиво свежий чай...
Конечно же, мы в скором времени покинули негостеприимный Петроград, но тут случилась новая оказия. Клянусь гордыми остен-бакеновскими генеалогическими корнями, но Остап не бегал по Москве в поисках зубного врача (флюс благополучно прорвало еще в холодном прокуренном вагоне), а Кремль большевики все равно взяли.
К весне же пожаловала и вся большевистская верхушка. Суровый ветер Финского залива, видно, окончательно продул их озабоченные Мировой Революцией мозги.
Глава 16.
СМЕРТЬ И ЛАВРЫ