Говорят, родители, взрослые родители учат детей. А вот, оказывается, и дети учат.
И если бы Машка сейчас не спала... Я бы бросился к ней и сказал бы что-то хорошее, доброе вместо одного слова: "Спасибо!" А можно было сказать ей и это "спасибо".
По телевизору выступал Махмуд Эсамбаев.
- Нравится? - спросил я Витю.
- Нравится. Я люблю его. Здорово он танцует! - признался Витя и через минуту вдруг добавил: - А меня вы возьмете? Мне бы очень хотелось! Ведь я, пап, хоть и взрослый, а никогда не воевал. Я только по книжкам знаю, как тогда под Москвой... И вы с мамой никогда раньше не говорили. Возьмете?
Конечно, я сказал, что возьмем, но, каюсь, мне было чуть-чуть не по себе.
Витя! Что ж мы забыли и его? Я забыл? А он, как и Машка...
В самом деле, не знаю, хорошо или плохо, когда человека сравнивают с птицами. Птица московка и - война. Птица московка - и вот теперь Витя. Знаю, что о птицах надо думать. Но о людях - еще больше. Ведь они, как птицы, разные...
ЛУНА И СОЛНЦЕ
Е. А. Пермяку
В сорок втором году, в январе, нашу часть на Север перебросили. До фронта было далеко, но все же не запасной полк. Сам знаешь, что такое запасной полк в тылу. Война идет, какой никогда не было, а мы, красноармейцы, загораем!
А здесь, на Севере, - налеты немецкой авиации, тревоги и сознание того, что ты не просто блох и вшей в казарме кормишь, не просто служишь, а делом занимаешься. Нам даже сказали, что от нас, именно от нас, зависят все операции на море и даже доставка продовольствия из Англии и Америки по ленд-лизу. Тогда-то мы не знали, что это такое и зачем, потом поняли, но сами слова "ленд-лиз" важно звучали для нас, мальчишек. Все думали, что, может, с этого непонятного и начнется американская и английская помощь настоящая помощь в войне. Потому что формально, ты помнишь, они с самого двадцать второго июня нас поддерживали. Но не об этом речь. Я - короче.
В Малых Ухтах - село такое, типично северное - мы расквартировались. Две недели землянки долбили, ну и всякое прочее: службу несли, по тревоге, когда немцы налетали, помогали зенитчикам и снаряды подвозить, и хоронить погибших, - в общем, батальон особого назначения. Особого - это потом так и было, а пока обслуживающая команда. Делай все, куда пошлют, помогай всем, кому нужно, плюс патрульная служба в селе.
Холода стояли адские. Тридцать пять, тридцать восемь, а то и за сорок, но это еще ничего, когда без ветра. Ветер с моря подует - а моря мы и не видели, пятьдесят километров оно от нас, - так и по малому морозу взвоешь. На что уж местные жители привычные, а в такие дни никого в селе не увидишь.
И тут вдруг он - мальчишка. Я как раз из караула в землянку свою возвращался. Было так холодно и так тихо, что казалось, все вокруг замерло и замерзло.
Избы, деревья, и ближние сопки, и само село, и небо - розовато-мутное с одного края, где опустилось солнце, и бледно-мутное с другого, где взошла луна. Жуть. Впрочем, если бы у меня обмотка на левой ноге не развязалась, я бы и не заметил этого мальчишку.
А тут остановился, варежки снял, обмотку застывающими пальцами перематываю, смотрю, а он на крыльце стоит. Закутанный, лет восьми-девяти парнишка.
- Ты что? - спрашиваю, когда обмотку перемотал.
- Ничего, - говорит, - смотрю.
- На меня? - спрашиваю. - Холод же собачий, замерзнешь, иди в дом.
- Не замерзну, - отвечает. Петушиным таким голоском, но бодро. - Я на тебя только сейчас посмотрел, а так я на луну смотрел. Ты же только сейчас подошел, а я когда смотрю...
И все с таким говорком северным, как не передашь сейчас, но тогда меня поразило это, и я подошел к парню:
- А что там, на луне, особенного?
Я где-то слышал, что собаки и волки не могут отвести взгляда от луны, и смотрят на нее подолгу, и воют, а еще есть лунатики, которые при лунном свете встают с постелей и тянутся к луне, взбираются на чердаки и даже крыши, и ходят там как завороженные, порой всю ночь бродят, а потом возвращаются в постели, и спят спокойно, и утром ничего не помнят. О лунатиках я от матери знал, потому что она всегда дома задергивала занавески, когда луна светила в окно.
Но тут - мальчишка на крыльце. И сейчас не ночь, только восемь вечера. И не похож он на лунатика - серьезный такой, хотя и ребенок, и говорит со мной по-солдатски, на "ты".
Парень дрожал, хотя укутан был тепло, не то что мы, солдаты, и я снова переспросил, уже шутя:
- Так что на луне?
- А ты посмотри! - сказал мальчишка. - Посмотри внимательно, какая она! Сверху и слева, посмотри!
Я посмотрел, больше для него, конечно. Мутная луна. Скорей, может, месяц, полумесяц, с обрубком сверху и слева. И чуть сдвинутая набок, как неровно лежащая половинка арбуза.
- Ну что, неполная? - спросил я.
- А почему неполная? - совсем оживился мальчишка. - Почему?
- Ну, так бывает, - неопределенно сказал я. - Так и зимой и летом бывает. То луна, то месяц...
- Ничего ты не понимаешь! - в сердцах произнес мальчишка. - Ничего, ничегошеньки! А еще красноармеец! Тоже мне!.. Обмотки и то носить не умеешь!
Признаюсь, он совсем меня смутил. И зло меня на него взяло, и холод сердил, и то, что он знает что-то такое, чего не знаю я...
- Так говори, если знаешь! - бросил я ему. - А то стоишь тут, делать нечего, и морочишь мне голову.
И он мне сказал:
- Коль не знаешь, скажу. Просто холодно ей, луне, понимаешь? Вот солнце ее и согревает, заботится. То маленький кусочек возьмет у нее согреет, то побольше, когда мороз, как сейчас, с ветром. А оно, солнце, теплое, горячее, в далеких жарких краях скрывается, а о луне не забывает. Знает, что ей холодно, все по ночам да по ночам...
Поверь, услышал я это, и совсем меня парень поразил. Что там мороз, стужа с ветром! Я и о себе и о морозе забыл: интересный парень!
И мне, тоже ведь мальчишкой был в то время - восемнадцать, вспомнилось, и я захотел поразить его чем-то.
- Скажи, - спросил я, - а вот когда на небе и солнце и луна сразу, это - почему? По вечерам так бывает, в сумерки, и утром, на рассвете. Почему?
- Луна и солнце сразу - знаю, - сказал он. - А почему сразу - не знаю...
Не знает! Я... Мне даже теплее стало. Хорошо, хоть этого не знает! А то мальчишка, плюгавенький - и вдруг со мной так. И обмотки вспомнил, и...
