- Я маму жду, - сказала она. - Вдруг чего-то испугалась, что ни мама сейчас не вернется, ни папа. Он далеко у нас, там, где идет война... Мы с мамой очень беспокоимся за него, понимаешь!
- Ты - счастливая! - вдруг вырвалось у мальчишки. - В самом деле счастливая!
Сейчас он даже ей, Лиде, показался совсем ребенком. Маленьким, забавным ребенком! И губы у него надулись по-ребячьи, и щеки покраснели, и уши оттопырились - может, от дождя?
- Почему?
- Потому, что отец у тебя есть и мать! И о них можно беспокоиться...
Она опять не знала, что говорить. Хлопнула дверь, но это была не мать. Еще раз хлопнула, и опять не она.
- А почему ты так говоришь? Ты иди, иди сюда ближе, а то там дождь...
Он подошел ближе. И ничего не сказал. Только хлюпнул носом.
- У тебя платка нет? - некстати спросила она.
- Почему нет? Есть! - Он достал платок и, кажется, назло ей громко высморкался. Повторил: - А ты правда счастливая!
Кажется, она догадалась:
- У тебя что? Нет родителей? - Испугалась, сказав это. - А где же ты живешь?
- Мы в Киеве сейчас живем, в детском доме, - сказал он. - Там у нас, конечно, очень хорошо. А ты знаешь Киев?
- Нет... Не знаю...
- Приезжай, правда, приезжай, увидишь! Киев тебе обязательно понравится! - пообещал он. - А до этого я в Караганде жил, и в Оренбурге, и в Иркутске, и в Хабаровске, и на Камчатке, когда мать была жива...
- А отец? - не выдержала она. - Папа?
- Папу я не знаю, никогда не знал, - сказал он. - Мама ведь цыганка у меня была, и я - цыган... Вот и бродили мы, где только не были! А когда мама умерла, я в детский дом определился. Сам! Чтоб не бродяжничать!.. Надоело как-то... Правда, первый раз удрал. На Кубу хотел попасть или во Вьетнам. Но не получилось. Вернулся. У нас в детском доме, в общем-то, хорошо. Жить можно.
Дождь лил, лил, лил. Хлестал по асфальту. По фонарям хлестал. И по ступеням перед подъездом.
- А плакать не надо, - вновь сказал он. - Ты счастливая! И я... - Он смутился чуть, помолчав. - Я очень рад, что увидел тебя... Правда, приезжай в Киев... Я тебе все покажу! Я ведь там уже восемь с половиной месяцев - весь город знаю.
- А здесь? - спросила она.
- Мы с экскурсией здесь. Татьяна Григорьевна мне поручение дала шариковые ручки купить, а их нет, как назло. Во всех магазинах был. А сейчас мне уже бежать надо. Поезд у нас сегодня. Ждут меня! "Синяя стрела", слышала? Ночь проспал и утром - в Киеве!.. Ну, я побегу... Ладно? Только ты... Приезжай, правда, приезжай! А-а?
Интересно, что же все-таки это такое?
В школе Лида часто встречала девчонок, влюбившихся в мальчишек. Знала мальчишек, тайно любивших кого-то. Чаще слышала просто разговоры: "Ой, девочки, он мне так нравится!" И просто вздохи. Другие девчонки, уже подкрашивающиеся и пудрящиеся, рассуждали проще: "Любовь, девочки, - это же только в книгах! В наш модерный век любовь - желание! Вот вчера я с Вадькой из почтового ящика целовалась. А сегодня захочу - еще с кем... Надо брать от жизни красивое!"
О любви в школе были и диспуты. Но скучные. Может, потому, что сама Лида еще никогда никого не любила. Ей нравился кто-то, и только. Один раз этот "кто-то" был ее одноклассник, но он оказался выскочкой и дураком, и она уже не могла видеть его без раздражения.
Другой раз "кто-то" был артист кино, и она пять раз смотрела фильм с ним в главной роли, а потом все прошло - и фильм, и сам артист. Любят, наверно, не так, думала она. Сначала думала, что любят красивых. Потом думала, что любят умных. Сейчас подумала о другом...
Вот мать ее и отец. Она никогда не видела ничего - ни поцелуев, ни громких слов, ни ласк, - но сейчас она понимала, как они любят друг друга. Ведь заботиться друг о друге - это тоже любовь. И уважать друг друга, считаться друг с другом - любовь. И помогать - тоже любовь...
И наверно, когда мать отправляла отца туда, где он сейчас, она действительно очень сердилась на него. Лида помнит это. Но отец настоял на своем, и мать сдалась. И стала любить его еще больше! Ведь она сама поступила бы так...
А могла бы она, Лида, так? Если была бы на месте отца, могла бы? Если была бы на месте матери, могла бы?
Она не знала. Хотелось думать: "Могла бы..."
Вспомнился массивный подъезд дома, дождь и мальчишка, промокший до нитки, и его слова: "А ты правда счастливая!"
Смешной! Мальчишка совсем, а как у него все трудно и не так, как у нее и у всех. И вот "Синяя стрела" увезла его в Киев. Странно!..
На даче было сыро и дождливо по-прежнему. Словно они и не уезжали отсюда на несколько часов.
Еще пуще - в березовой роще, и в сосновом бору вдоль дороги на станцию, и даже на их участке - росли грибы.
Еще ниже опускали к земле свои лапы ели и сосны.
Еще гуще росла крапива и тянулись к невидимому небу сорняки.
И бузина, и молодая рябинка намокшей листвой прижимались ближе к земле. Малина отошла, рано в этом году отошла, и клубника отошла на участке соседа. Он жаловался на худое лето.
А вот два дубка крепились. Они вымахали за эти несколько месяцев вровень с крапивой, блестели мокрыми крепкими листьями и словно не ждали приближающейся осени.
Ближе к концу августа дожди преобразились. И небо, доселе безнадежно серое, преобразилось. То оно солнышком проглянет, то бледной голубинкой, то летучим облаком.
Дожди шли, но без прежней устойчивой занудности, вперемежку с просветами в небе, то сильные ливни, то тихие, чуть накрапывающие, то мелкие, как из тонкого сита, с солнцем.
И птиц не поубавилось к концу августа. Пожалуй, еще больше появилось галок и ворон, которые несусветно галдели по вечерам вокруг гнезд. А на мокром рыже-желтом жнивье и под дождем важно ходили иссиня-черные грачи. И кружились воробьи над стогами обмолоченной соломы. И еще какие-то, невесть какой породы пичуги разбрасывали трели по лесам и полям, стоило проглянуть солнцу.
Казалось, и поезда теперь шумели чуть по-иному. Глухо проходили товарные - с зерном и с нефтью, со скотом и углем. Шли на запад эшелоны с машинами, шли на восток поезда с огромными генераторами и турбинами.
И только электрички бежали легко и ровно. Видно, людей, разочаровавшихся в лете, все труднее становилось выгнать из города. А зря. Ведь...
