Отец выгнал машину из гаража. Гошка уже собрался открыть дверцу, но вдруг вспомнил:

- Пап! А машина-то сзади побита!

- Как? Где? - Отец выскочил из машины и бросился к багажнику. - Где? Где побита?

А Гошка весело запрыгал вокруг машины:

- Первое апреля - никому не веря! Первое апреля - никому не веря!

Отец от растерянности опустил руки и закричал:

- С ума ты сошел! Вот я сейчас тебе! И нашел чем разыгрывать машиной!

Гошка перепугался:

- Да пап! Ну, я так! Первое апреля сегодня...

- Шутить тоже надо уметь! Нашел чем шутить, нечего сказать! произнес уже спокойнее отец. - Ну ладно, садись! Двинулись! Как говорится, время - деньги...

3

И они поехали. Сначала по переулкам, где снег, сброшенный дворниками прямо на мостовую, разлетался из-под машины грязными брызгами. Потом по улицам, уже порядком подсушенным весной, а местами даже похожим на летние.

"Как здорово! - думал Гошка. К нему постепенно вернулось доброе настроение. - Машина своя - здорово! Красивая - здорово! Ехать так здорово! Далеко ехать - здорово! И вообще все - здорово!"

Гошке казалось, что все прохожие смотрят сейчас на них. Смотрят и думают: "Куда это люди едут? Наверно, в интересное путешествие. Вот бы и нам так!"

- Пап! А все так могут, если захотят? - спросил Гошка.

Отец сидел за рулем тоже довольный.

- Что? - переспросил он.

- Ну, вот так, - пояснил Гошка, - чтоб машина была своя и ехать вот так... Как мы!

- Да как тебе сказать? - произнес, на минуту задумавшись, отец. Все - не все... В общем, кто хочет, - может, пожалуй. Главное, жить надо уметь!

Гошка, хотя и не очень понял, сказал:

- Ага!

"Жить надо уметь!" - эти слова отца понравились Гошке. Понравились и непонятностью своей, и какой-то таинственностью, и гордым звучанием. "Жить надо уметь! Это здорово! - думал Гошка. - И красиво! И здорово!"

Но тут Гошка почему-то вспомнил про дом и совсем невпопад спросил:

- А мама вовсе не больна, а ты сказал, чувствует себя неладно.

Отец рассмеялся:

- Тебе что ж, в самом деле хочется, чтобы твоя мать колупала снег вместе с дворниками?

Гошка не понял, почему это плохо - разбрасывать снег во дворе? И он сам бы с удовольствием... И мама, наверно? И потом, там вовсе не одни дворники работали.

Но он почувствовал, что так не скажешь: по тону отца почувствовал - и серьезному и насмешливому.

И он сказал другое:

- Нет. Не хочу.

- Вот то-то и оно! - весело заметил отец.

Машина долго выбиралась из города на автостраду. Но и здесь город не кончался. Он тянулся вдоль дороги, захватывал пустыри, поля и даже овраги, соединялся с прежними большими и малыми городками и поселками и вновь прижимался к дороге. Где-то город даже взбегал на ближние и дальние холмы, врезался в леса и рощи.

- А это твой дом? - беспрерывно спрашивал Гошка. - А это?

- Нет, не мой, - говорил отец, - хотя эти дома тоже в нашем институте проектировались. А мой сейчас в другом месте строят, в Люберцах...

На шоссе мелькали светофоры и дорожные знаки; запарившиеся на солнцепеке милиционеры торопили водителей и пешеходов. Каменщики подгоняли бортики новых тротуаров. Под катками дымился свежий, неутрамбованный асфальт.

Гошка вспомнил, что года четыре назад, когда они переезжали на новую квартиру, и у них так было. Их дом стоял последним на недостроенной, перерытой улице, и прямо из окон Гошка видел конец города.

Но это давно было. Сейчас за их улицей не кончается город. И где он кончается - неизвестно.

А вот теперь, когда они едут с отцом по шоссе, Гошка увидел, как кончился город в другом месте. Город как-то сразу оборвался, мелькнув последними башенными кранами и коробками недостроенных домов. Исчезли катки и самосвалы, траншеи и заборы, светофоры и милиционеры. Отец поудобнее уселся за рулем и прибавил скорость. Впереди лежала ровная, сухая, почти пустынная воскресная автострада, и поля по сторонам, и леса, и рощи, и разбросанные по холмам деревеньки.

Дорога теперь шла совсем по безлюдным местам, хитро обходила деревни и дачные поселения, прорубала леса и пересекала глубокие ложбины, перескакивала мостами через речки и проскальзывала под железнодорожными насыпями.

В лесах и рощицах еще лежал снег. Лежал незыблемо, прочно, будто зимой. Лежал удивительно чистый среди однообразно серых стволов ольхи, осин, дуба, вяза, клена и удивительно белый - среди обновившихся по этим весенним дням молодой хвоей елей и сосен. И лишь там, где мелькали березки - одинокие, парные или целыми рощицами, - снег уже был другой: весенний, подтаявший, которому и жить-то осталось, может, неделю-другую, не больше.

На опушках, ближе к шоссе, зияли проталины с побуревшей прошлогодней травой и мокрыми листьями, с колеями, проложенными телегами, и лужами, что тянулись местами целыми озерами и реками. Вода в лужах не свежа, как крепко заваренный чай, но прозрачна. Лужи не глубоки, трава и земля чуть прикрыты водой, мудрено ли ей не быть прозрачной!

Гошке было так хорошо, что он все время молчал. Он собрался было открыть ветровое стекло, чтобы не так париться - уж очень солнце пекло! но отец сказал:

- Не надо! Простудишься!

Пришлось повернуть назад зажим стекла. Ничего! И так можно!

Солнце светило прямо в глаза. Гошка откинулся на сиденье, довольно зевнув. Его лицо округлилось еще больше. Узкие глаза превратились в длинные щелки. Школьная фуражка залихватски съехала набок, как у заправского боцмана. Может быть, он даже немного прикорнул: перед ним проплыли какие-то радужные круги, мелькнула белка с золотым орешком на обычной елке, и вдруг под ней появилась женщина в белом фартуке, а Гошка, как оказалось, сидел на новом мамином стуле с полукруглой красной спинкой и никак не мог подняться. Но вот он с трудом вскочил со стула и... увидел в окно машины красную бензоколонку.

- Заправимся, - сказал отец, так, видимо, и не поняв, что Гошка задремал.

У бензоколонки тянулись две очереди. В одной - грузовики, "Победы", два небольших, заляпанных грязью автобуса и желтая автоцистерна с надписью "Молоко". В другой - "Москвичи", "Жигули" и "Волги".

Они проехали очередь "Москвичей", "Жигулей" и "Волг" справа, и отец дал задний ход, ловко подрулив багажником под красную колонку.