- Знаю, знаю! Ты, видно, просто забыла, как мы с тобой познакомились! - рассмеялся отец. - Сколько тебе было тогда? Четырнадцать? Ну и ему почти четырнадцать. А я, например, в десять лет впервые влюбился. В десять! И всерьез. И притом во взрослую женщину. Вот какая штука!
- Тише, тише! Умоляю! - попросила мать. - Ведь он может услышать.
Утром мать сказала мне:
- Я все вот думаю, почему ты не позовешь домой своих товарищей по Дому пионеров? Ну и девочек, конечно, с которыми дружишь.
- Зачем?
- Зачем? Просто так. Пусть они дома у тебя побудут...
- Хорошо, мама, я как-нибудь позову, - вежливо пообещал я.
Она затащила меня к своей подруге. Я упирался, отнекивался (ведь она даже не ответила на мою записку), но Наташа настояла:
- Мы совсем ненадолго. Я только поздравлю. У нее день рождения.
Денег у меня не было, но была книжка, относительно новая: Георгий Шенгели, "Законы стихосложения".
- Тогда, может, это подарим? - предложил я не без некоторых раздумий. Мне жаль было этой книжки, которую я раздобыл с трудом.
- Подарим! - сразу же согласилась она. - Это даже весело будет. Ведь Леночка тайно стихи пишет. Только тебе не жалко?
- Что ты!
Для нее мне ничего не было жалко. Не для Леночки, конечно.
Мы оказались напротив Кремля, на Софийской набережной, в стареньком одноэтажном домике. В небольшой комнате шумело человек десять ребят девчонок и мальчишек лет пятнадцати-шестнадцати. Я не чувствовал себя среди них лишним, благо о моем возрасте и даже имени никто не спрашивал. Мы играли в "испорченный телефон", а потом "в почту", и все было хорошо, пока...
- А теперь танцевать! Танцевать! - закричала раскрасневшаяся именинница.
Уже через минуту патефон назойливо загнусавил:
Утомленное солнце
Нежно с морем прощалось.
В этот час ты призналась,
Что нет любви...
- Ты танцуешь? - спросила меня именинница.
- Я не танцую, - сказал я одеревеневшим голосом.
Но это было еще полбеды. Наташа, видимо, не слышала моих слов.
- Пойдем! - подбежала она ко мне.
Я так и знал.
Это было ужасно! Теперь мне казалось, что я упустил самое главное в жизни, не научившись танцевать. И как это мне в голову раньше не приходило.
- Нет, - промычал я. - Не хочется что-то...
- Ну, тогда почитай стихи! - сказала она. - И Леночка послушает. Ведь она тоже пишет. Леночка! Леночка! Послушай! - попросила она. - У него очень хорошие стихи.
Я был растерян настолько, что начал читать:
Мы родились среди берез,
Нас вскормили русские матери,
И недаром, друзья, до слез
Полюбили равнин мы скатерти.
Сотни тропок, лесов, дорог
Все, что было когда-то пройдено,
Все, что каждый из нас берег,
Мы назвали с тобою Родиной.
Мы гуляли в родных лесах
И в сады мальчишками лазали,
А постарше в густых ветвях
Увлекали друг друга рассказами:
О Мадриде, где не было нас,
О дозорах на наших границах...
Моя Родина! Как сейчас
Я хочу с тобой породниться!
Меня никто не слушал. Не слушала Леночка. Не слушали другие ребята. Даже она не слушала.
Она пошла танцевать с другими. Эти - другие - казались мне отвратными ребятами. Но самым отвратным из всех был я. Я ненавидел себя.
С трудом я дождался окончания вечера. Хорошо хоть, что ждать пришлось недолго. Через полчаса вся компания разошлась по домам.
Я молча проводил Наташу и, прощаясь, прятал от нее глаза... И про мою записку она не сказала ни слова, будто ее не было.
По всей Москве висели объявления о школах танцев. Но туда мне дорога была закрыта. Ведь школы танцев - для взрослых.
После уроков я прибегал домой и - до прихода родителей с работы, отодвинув в сторону стол, - начинал:
Утомленное солнце
Нежно с морем прощалось...
Так было несколько дней, и у меня уже что-то получалось. Пожалуй, теперь я бы даже не отказался попробовать потанцевать с Наташей.
Но тут я неожиданно вспомнил: а вдруг она меня на каток позовет? Вот если бы прыгать с парашютной вышки в парке культуры! А на коньках я...
Я катался далеко не блестяще. Да и коньки у меня старые-престарые, столетней давности.
Вечером я пристал к родителям:
- Мне нужны деньги на коньки. На новые.
Мать с удивлением посмотрела на меня:
- Еще в первом классе купили тебе коньки, валяются...
- Они же малы, - сказал я. - А я хочу...
Отец выложил деньги.
- А на абонемент? - попросил я. - В парке культуры есть школа такая, где учат хорошо кататься. Семь рублей.
- Ну, если так серьезно, - произнес отец, - получай.
- Баловство это все! Пустая трата денег! - проворчала мать.
В отличие от отца мать всегда экономила. Впрочем, наверно, и правильно. Я знал, что денег у родителей вечно не хватало.
Но это было не баловство. Две недели подряд я ездил в парк культуры. Возвращался в снегу, с синяками и шишками.
Родители поражались моему рвению.
- Спорт - полезная штука, - говорил отец, больше матери, чем мне. Пусть занимается.
И вот я решил проявить инициативу сам:
- Наташа, поедем на каток в выходной? Или завтра? А?
- Ты знаешь, я почти не катаюсь, - сказала Наташа. - Да и зима скоро кончается. Не сердись. Давай лучше на будущий год. А вот плаваю я неплохо. Поедем летом? - предложила она.
Этого я не ожидал. Неужели мне теперь записываться в школу плавания?
Чудесный день - зимний и уже не зимний, мартовский, с щедрым солнцем и подтаивающим снежком на московских улицах. Дворники скребли тротуары. Радио гремело маршами на улицах и площадях, как в дни праздников. Закончилась война на Карельском перешейке. Она прошла как-то мимо меня. Но она не прошла мимо других...
Наша огромная квартира ликовала. Огромная потому, что в ней, помимо нас, жило сорок шесть жильцов, или восемнадцать семей. Они, то есть все мы, занимали целый четвертый этаж дома, когда-то принадлежавшего кондитерской фирме Абрикосовых. Этой фирмы давно не было, а мы - четвертый этаж, надстройка над этой некогда существовавшей фирмой, - жили в одном коридоре, с двумя кухнями, одной уборной и одним телефоном, в общем, дружной семьей! И вот сейчас все поздравляли одну из соседок, Евгению Ивановну, а она целовала всех, и плакала, и смеялась, и без конца говорила:
