- Мы тут рассуждаем так, - подал голос наш комдив Введенский, - как будто собираемся прожить по сто лет.
- Было бы неплохо, Константин Владимирович, прожить именно столько, лукаво заметил Булычев. - Мне, например, хотелось бы посмотреть на своего Сашку, на внуков и внучек, которых у меня развелось столько, что только из них можно укомплектовать целое подразделение. Как они поведут себя?
- Да, хорошо бы посмотреть, как дальше сработает "эстафета поколений", - поддержал Белов своего друга. - Не мешало бы, между прочим, прививать молодежи больший вкус к армии.
- Думаю, - заметил Ковязин, - что наша молодежь не очень-то нуждается в особых наставлениях. Она отлично понимает что к чему, не хуже нас знает свои обязанности.
Замечание Федора Андреевича словно подлило масла в огонь. Каждый стал отстаивать свою точку зрения, и наша небольшая группа вмиг распалась на два лагеря. Одни уверяли, что современная молодежь не заслуживает упреков. Другие доказывали противоположное - мол, не все юноши готовы к защите Родины, некоторые всячески избегают службы в армии.
- Дорогие друзья, - снова вступил в разговор Введенский, - я должен сказать, что спорим зря. Думаю, что правы по-своему все. В целом наша молодежь отличная. Она грамотнее нас и, когда потребуется, не хуже нас будет защищать Родину. У меня два взрослых сына - Олег и Сергей, и я уверен, что, если потребуется, они с честью выполнят долг перед Родиной. Я согласен также, что не лишне, если люди старшего поколения будут чаще напоминать подрастающим ребятам о их воинских обязанностях. Нас в свое время тоже воспитывали в этом духе, и, как показали события, не напрасно.
Партия и государство готовили, готовят и впредь будут готовить нашу молодежь не только к созидательному труду, но и к обороне. Наше завещание это наша победа, - резюмировал Введенский. - Мы и наши сверстники спасли Родину, защитили ее свободу и независимость, отстояли родной Ленинград. Эта победа и пусть послужит наследством последующим поколениям.
Все мы согласились с мнением комдива.
11
"Стрела" плавно тронулась с места и стала набирать скорость. Шумная толпа провожающих на перроне медленно поплыла назад. Промелькнули станционные постройки и редкие деревья, высаженные вдоль дороги. Город, ярко освещенный электрическим светом, удалялся все дальше и дальше, таял в ночной мгле.
Я смотрел в окно вагона, снова расставаясь с местом, где прошли моя юность и годы зрелости, где война перевернула всю мою жизнь. И все то, с чем пришлось столкнуться на крутых виражах событий, что пережито здесь, казалось необычайно важным - не будь этого, и я не был бы таким, каков есть...
Вспомнил, как зимой сорок третьего года, уже после прорыва блокады, холодной и темной ночью я уезжал с Московского вокзала, с того самого, от которого только что отошла "Стрела", в Шлиссельбург, в 67-ю армию, она вела тогда бои на Синявинских болотах.
Ленинград в ту ночь был погружен в молчаливую суровую мглу. Вокруг вокзала лежал почерневший жесткий снег. В зале ожидания, где я решил посидеть до отхода воинского эшелона, было неуютно, холодно и темно. Лишь где-то высоко под потолком едва заметно светила одинокая синяя лампочка. И я тут же выскочил на перрон. Но и он был неуютен - лишь поскрипывал снег под ногами бойцов, которые спешили занять места в вагонах. Все это происходило беззвучно, с какой-то таинственностью и строгостью.
В запасе у меня было несколько свободных минут, и я решил постоять на воздухе, чтобы в последний раз, как мне тогда казалось, взглянуть на свой родной город. Но город укрывала высокая станционная стена, покрытая копотью и инеем, а небо было темно-серым. Лишь где-то над южной окраиной чертили по нему лучи прожекторов, отыскивая вражеского разведчика, который выдавал себя глухим урчанием моторов.
И мне очень захотелось, чтобы на моих глазах лучи взяли самолет в клещи. И к моей радости, в ту же минуту это случилось. Немедленно забили наши зенитки, и вокруг разведчика стали возникать, поблескивая огнем, пучки разрывов.
Вражеский самолет заметался: то нырял вниз, то взмывал вверх. Но у прожекторов, видимо, находились опытные люди. Через две-три минуты самолет-разведчик, пораженный метким выстрелом зенитчиков, пошел вниз, таща за собой длинный хвост густого дыма.
Потом меня несколько часов качало в прокуренном вагоне. На рассвете, позевывая и ежась от холода, я вышел на небольшой станции близ первенца ГОЭЛРО - Волховской ГЭС, а точнее - подобия ГЭС, ибо она была похожа на развалины старинного замка - без крыши, с обвалившимися перекрытиями и изуродованными стенами.
Переправа через понтонный мост в устье Невы оказалась разбитой. На берегу стонали на носилках раненые. Санитары стали переносить их в вагоны поезда, с которым я только что прибыл. А где-то впереди ухали орудия, извещая о близости переднего края.
Увиденное той ночью запомнилось на всю жизнь. И вот предстало предо мною теперь. И вновь защемило сердце.
- Нет, - сказал я себе, - такое больше не повторится. Не может повториться.
Вместо послесловия
По сложившейся традиции в июле 1963 года ополченцы Московского района собрались на очередной свой вечер в Доме культуры имени Капранова, чтобы отметить годовщину дивизии. Но на этот раз наша встреча завершилась почему-то рано. Я уже собирался ехать в гостиницу, когда ко мне подошел В. А. Колобашкин и пригласил к себе домой, сказав, что у него есть книга, которую он хотел бы показать мне.
Приглашение Владимира Антоновича я, конечно, принял с радостью. По служебному положению, которое он тогда занимал - начальник управления культуры исполкома Ленсовета, Колобашкин располагал большими возможностями приобретать литературные новинки. Поэтому-то я был уверен, что он покажет мне что-нибудь интересное.
И вот у меня в руках книга Леона Гура "Осада Ленинграда".
- Инте-е-ре-есно! - искренно удивился я.
- Ингересно-то интересно, но книга подлая, - поспешил уведомить Колобашкин. - Автор - американец. Состоит в разведывательной службе военно-воздушных сил США. После войны приезжал в СССР. Был, конечно, и в Ленинграде.
- Так с какой же стати ты мне ее показываешь?
- А для того, чтобы ты знал, что о нас пишет так называемый заокеанский друг, как он "оценивает" то, что вызывало к вызывает всеобщее восхищение, служит образцом мужества, стойкости и геройства.
- И что же пишет о нас этот заокеанский "друг"?
- Он утверждает, что мы с тобой и нам подобные люди Ленинграде в сорок первом вступали в ополчение потому, что нашим семьям были обещаны повышенные пособия. Как тебе это нравится?
- Надо же придумать такую ересь!
- Такие, как Гур, меряют и нас на свой лад. Это лишь подтверждает, что в капиталистическом мире иные даже долг и совесть оценивают на деньги.
С Колобашкиным я был полностью согласен. Людям, подобным Гуру, никогда не понять патриотических поступков ленинградцев, никогда не понять, почему двести тысяч рабочих и служащих добровольно пошли защищать свой город, свою любимую Родину, не понять, что нами руководила не какая-то выгода, а святое чувство долга.
- Что же еще пишет этот "исследователь"? - допытывался я у Владимира Антоновича. А самого меня не покидало ощущение, что я держал в руках не книгу, а что-то гадкое и гнусное.
- А еще Гур пишет, что Гитлер пожалел Ленинград и поэтому отказался от непосредственной его атаки.
- Ну, знаешь, это такая фальсификация фактов, что превосходит даже измышления самих фашистов!
- Всему миру известно, что Гитлер приказал своим войскам стереть с лица земли Ленинград. А вот Гур, который специально "изучал" битву под Ленинградом и представил свое сочинение на соискание высокой ученой степени, "не знает" об этом. Какое кощунство! - Владимир Антонович даже побледнел от возмущения. Затем схватил книгу, торопливо полистал ее: - Слушай, что пишет этот американский враль: "Может показаться одной из величайших иронии второй мировой войны, что Гитлер... несет ответственность за спасение города от захвата..." И далее: "Гитлер решил не брать Ленинград, когда шансы на успех были самыми наибольшими".
