Комвзвода стал объяснять комбату, что не может выполнить его приказ:

- Там уже немцы!..

- Если вы не вернетесь на передовую и не добудете брошенное вами боевое оружие, я отдам вас под суд! - пригрозил комбат.

Комвзвода побледнел и вышел из землянки.

День клонился к вечеру. Кроме Лупенкова, меня, двух наших связных и сандружинницы Соловьевой, никого больше у командного пункта батальона не было. Лупенков тщетно пытался связаться с командиром полка: связь не работала.

- Вот что, боевой, - обратился ко мне комбат, - ты пробирайся в девятую роту, а я - в восьмую. Под покровом ночи выведем людей в деревню Выползово и там организуем оборону.

12

С болью в сердце мы покидали деревню, которую пятнадцатого июля отбили у врага и защищали свыше двадцати дней. Жаль, что нам не довелось увидеть и познакомиться хотя бы с одним из ее жителей. Пробравшись траншеями в овраг, мы разделились на две группы: я пошел со связным Андреевым, а Лупенков - с Морозовым и Леной Соловьевой. Прибыв к нам в батальон из Кронштадта, она сумела каким-то образом собрать вокруг себя девушек, которые так же, как и мы, мужчины, добровольно ушли на фронт. Их труд на войне был не менее тяжелым и опасным, чем труд бойцов.

Нам с Лупенковым удалось отыскать роты и вывести их в район деревни Выползово. Правда, сделать это было невероятно трудно. Фашисты, уже занявшие Юрки, стали заходить нам в тыл. Кое-кто из бойцов оказался в окружении, и им пришлось пробираться к своим с боем. Не вышел из окружения, будучи тяжело раненным, наш славный комсомолец Борис Ионов. Позже очевидцы рассказывали, что Борис отстреливался до последнего патрона, и когда понял, что еще мгновение - и фашисты схватят его, он, не желая попасть в плен к врагу, пустил единственную оставшуюся пулю себе в сердце.

Так же поступил, когда над ним нависла угроза пленения, боец Осипов. Для таких патриотов, как эти отважные люди, не было ничего выше, ничего дороже, чем честное, незапятнанное имя гражданина Советского Союза, защитника Родины, во имя свободы которой они бесстрашно сражались с врагом и отдали свою жизнь. А раненый красноармеец Либер, оказавшийся в тылу противника, несколько дней пробирался в свою часть, поддерживая гаснущие силы ягодами. Это о нем в те дни сложил стихи ленинградский поэт Александр Гитович:

Его душой, не знающей измен,

Владел один закон непобедимый 

Красноармеец не сдается в плен!

Попав с группой бойцов в окружение, политрук девятой роты Саул Борисович Амитин, сохраняя самообладание, сумел организовать круговую оборону. Гитлеровцы предложили смельчакам сдаться. В ответ ополченцы открыли огонь. А с наступлением темноты, предприняв смелый рывок, прорвали кольцо врага и вышли из окружения. Амитин нашел нас в Выползове, когда мы готовились дать бой наседавшим на нас фашистам.

Мужество Ионова, Осипова, Либера, бойцов из подразделения Амитина и им подобных беспредельно. И, отдавая должное людям, не щадившим свои жизни, командиры и политработники в то же время старались внушить ополченцам, да они и сами хорошо понимали это, что врага могут победить только живые. Надо было жить, чтобы бороться, прожить столько, чтобы хватило сил изгнать оккупантов со своей земли. "Хорошо бы дожить до конца войны, - мечтал Лупенков, - отпраздновать победу..."

Каждому хотелось дождаться этого дня. А чтобы он наступил поскорее, надо было воевать. Зло. Умело. Так, чтобы умирал не ты, а твой лютый враг.

...Батальон наш сильно поредел. Во всех трех ротах насчитывалось не более ста пятидесяти человек. Часть наших людей погибла в первом бою за Юрки и в двадцатидневных стычках во время обороны. Но больше всего потерь батальон понес в боях восьмого - десятого августа. В те дни погибли и оба Бойковы - отец и сын.

Занимая оборону в Выползове, на новом рубеже, мы сразу же окопались. К нашей радости, командование полка еще ночью прислало нам две 76-миллиметровые пушки, и наши бойцы искусно замаскировали их.

Мы тщательно готовились к отражению возможной атаки.

Долго ждать не пришлось. Не успела с травы сойти утренняя роса, как на пригорке показались гитлеровцы. На этот раз они шли без предварительной артиллерийской подготовки. Вперед пустили танки, а за ними мелкими группами кралась пехота.

Наши артиллеристы только тогда открыли огонь, когда фашисты были уже совсем близко и можно было бить по ним наверняка. Первыми же выстрелами были подбиты два танка. Затем бойцы открыли стрельбу по пехоте. И гитлеровцы бросились врассыпную... В тот день противник больше не появлялся. К сожалению, я не могу назвать фамилий артиллеристов, подбивших танки: по приказу командира артиллерийского дивизиона они спешно снялись с позиций и умчались - их помощь требовалась в другом месте.

Но и положение нашего батальона оказалось, что называется, критическим. У нас не было связи со штабом полка и его боевыми подразделениями, действовавшими на флангах. А не зная обстановки, мы в любой момент могли очутиться в мышеловке. К тому же во взводах осталось лишь по нескольку человек. И даже отправлять в тыл раненых было некому. Получил ранение и начальник штаба Чеботарев при необычных обстоятельствах. Во время очередного минометного налета мы вынуждены были укрыться в вырытых на скорую руку окопах. Чеботарев несколько замешкался, и в окопе, куда он спрыгнул, едва хватило места, чтобы, поджав длинные ноги, согнуться ничком. В таком положении, головой вниз, с торчащим из окопа туловищем, наш штабист был ужален осколком, причинившим такую острую боль, что он пробкой выскочил из окопа и заковылял в медсанбат.

В тот же день был легко ранен Лупенков. Однако поле боя не покинул. Сандружинница Соловьева, изрядно попотев, извлекла засевшую в предплечье пулю, залила рану иодом и перевязала комбата. И все же ночью у него поднялась температура. Мы настаивали, чтобы Михаил Григорьевич отправился в медсанбат, где ему могли оказать квалифицированную помощь. Однако он был непреклонен и остался в батальоне: "Заживет и так..."

Взвесив столь неблагоприятно сложившуюся для батальона обстановку, мы с Лупенковым сочли нужным выяснить мнение младших командиров и политруков, после чего было принято решение еще до рассвета оставить Выползово, отойти к Большим Корчанам и там закрепиться.

13

Ничего не может быть тягостнее для воина, чем отступление. При отходе всегда испытываешь чувство горечи и в известной мере беспомощности. Словно скользишь по гладкому льду, на котором не за что зацепиться. При отступлении и спишь в тревоге. Некогда привести себя в порядок, поесть, побриться... Перед глазами только и мелькают что дороги, леса, поля и болота. Правда, мы не все время отступали. Часто переходили в контратаки. Но это был бой, в котором, как правило, в более выгодном положении оказывался не ты, а враг. И не ты, а он диктовал тебе условия, навязывал бой там, где это ему было выгоднее.

Отступление тяжко еще и тем, что остановиться, собраться с силами невмочь. Нужна огромная сила воли, чтобы преодолеть этот психологический барьер и перейти в контратаку. Отступающие легко поддаются панике. Когда мы стали уходить из деревни Выползово, кто-то распустил слух, будто батальон в ловушке, что и справа и слева враг, далеко впереди - тоже враг. Этот слух распространился мгновенно, и кое-кто стал предлагать разбиться на мелкие группы и самостоятельно пробиваться к своим. Но где свои, где полки и батальоны дивизии, никто не знал. Только сплоченность, дисциплина могли спасти нас. И люди поняли это.

Наконец мы вышли к какой-то горящей деревне, которая пылала, как стог сена; рушились крыши изб, с треском взвивались к небу красные языки пламени, кругом было черно от пепла. Пожар тушила какая-то артиллерийская часть, руководимая незнакомым артиллерийским генералом.

Генерал встретил нас страшной бранью, приказал занять оборону, а сам вскоре покинул деревню, потому что делать артиллеристам здесь было нечего. Нечего делать было и нам: от деревни ничего не осталось; к тому же мы были лишены какой-либо информации о местонахождении и действиях других подразделений дивизии. Оказались и без продовольствия. Самым разумным было попытаться разыскать штаб полка. И мы отправились в соседнюю деревню, по иронии судьбы носившей никоим образом не соответствовавшее нашему настроению название - Утешенье. Вошли мы в нее утром следующего дня. И, как в Юрках, уже не застали жителей. Очевидно, близкая стрельба и пожары в соседних деревнях заставили их уйти в лес, бросив на произвол судьбы и домашний скарб, и мелкую живность: в огородах спокойно рылись свиньи, тут и там горделиво расхаживали петухи, кудахтали куры.