- Ерунда! - выпалил Дмитрий и уперся кулаками в бока. Голос его слегка дрожал. - Внешнее сходство еще ничего не значит!

- Конечно, - кивнул старик, - безусловно... Он покачнулся и поспешно схватился за подвернувшуюся ему под руки спинку стула. Некоторое время он молчал, пытаясь отдышаться.

- Видишь ли, Саша, - сказал он наконец своим хриплым, надтреснутым голосом. - В 1953 году я встретился с Борисом Морозовым незадолго до его смерти. Мы с ним сидели в одной камере две недели или около того.

- Я тебе не верю, - перебил Дмитрий, белый как стена. - Слишком это невероятное совпадение. Чтобы из миллиона заключенных встретились именно вы двое...

Виктор Вульф кивнул в такт его словам.

- Разве я сказал, что это было случайностью, Александр?

"Как странно, - подумал Алекс, - как странно слышать, что старик зовет Дмитрия Александром, Алексом".

- Это было отнюдь не совпадение. У Морозова все еще оставались в МГБ его старью связи: близкие друзья, люди, которые были ему обязаны. Он попросил, чтобы нас поместили в одну камеру. Он знал, что его расстреляют, и хотел встретиться со мной. Ему нечего было больше терять.

Вульф замолчал, часто дыша и сжимая горло свободной рукой. Алекс сорвался с места и выбежал в крошечную кухоньку. Стаканов здесь не было, но он обнаружил рядом с раковиной недавно вымытую глиняную чашку. Набрав в нее воды, он поднес ее старику, и тот с жадностью выпил, пролив несколько капель на подбородок.

- Спасибо, - кивнул он и похлопал Алекса по плечу. Затем он снова повернулся к Дмитрию. - Борис Морозов рассказал мне, что случилось с Тоней, - продолжал он. - Он сказал мне, что когда он увидел ее мертвой - а он наблюдал за расстрелом из окна, как ты знаешь, - то поклялся спасти ее мальчика, своего единственного сына. Борис Морозов знал, что кто-нибудь в МГБ может приказать, чтобы с детьми Тони Гордон тоже расправились. Семьи изменников родины тоже часто страдали, как ты помнишь. Даже если бы его сына оставили в живых, вся его жизнь была бы сломана. И тогда он поклялся, что его сын должен вырасти свободным человеком в свободном мире, лучше всего - в Америке.

Алекс вздрогнул - до него наконец стало доходить.

- Морозов выдал своего сына за твоего! - прошептал он.

- Именно так он и поступил, - кивнул старик. - Борис был уверен, что Нина станет заботиться о нем, как о собственном ребенке.

Дмитрий продолжал отрицательно качать головой, нервно теребя в пальцах свои волосы и неотрывно глядя на старого политзаключенного.

- Чушь! - яростно выкрикнул он.

- Это было очень просто сделать, - Виктор Вульф тяжело опустился на стул. - Довольно трудно различить двухлетнего и трехлетнего ребенка.

Тебя, сынок, - Вульф посмотрел на Дмитрия, - он отправил в детский дом и записал под именем Дмитрия Морозова. Его не очень-то беспокоило, что может с тобой случиться дальше. Ему даже было удобнее, чтобы тебя считали его родным сыном...

Старик снова ненадолго замолчал, с трудом переводя дыхание.

- ...В то время как настоящий Дмитрий Морозов отправился в Америку под именем Александра Гордона.

Алекс посмотрел на Дмитрия. Все перевернулось с ног на голову, черное стало бельм, белое оказалось черным. Алекс стал русским, гоем, в то время как его брат, русский националист и ярый антисемит, оказался евреем.

Странные мысли овладели им. Если бы в свое время Дмитрий оказался в Америке, вырос бы он другим человеком? Каким бы стал он сам, доведись ему воспитываться в детском доме? Наверное, Дмитрий мог бы полюбить поэзию, если бы ложился и вставал со стихами своих родителей; он питал бы отвращение к насилию, если бы насилие и жестокость не окружали его с самого детства. Он мог бы стать отзывчивым и добросердечным человеком, если бы вырос с Ниной, а не в аду сиротского приюта. С гордостью он носил бы на шее звезду Давида и любил свою еврейскую мать, если бы не считал ее причиной всех своих несчастий.

А он, Алекс, оказавшись на месте своего брата, мог бы стать профессиональным убийцей.

Дмитрий смотрел за оконное стекло, где, кружась, неслись крупные снежные хлопья. Наверное, такой же снежной ночью его мать стояла перед зарешеченным окошком своей камеры, глядя на падающий снег и ожидая конвоиров. Она умерла потому, что была еврейкой. И он тоже был евреем, одним из тех, кого с самого детства он ненавидел лютой ненавистью, считая виновными во всех своих страданиях и неудачах.

Но теперь все было по-другому, не так, как представлялось Дмитрию прежде. Это его русский приемный отец отправил его в детский дом, чтобы спасти своего русского сына. Неужели Борис Морозов мог быть столь изощрённым и коварным? Этим человеком Дмитрий восхищался всю жизнь, даже носил в своем бумажнике его фотографию, а он оказался столь бессердечным циником.

Его передернуло. Нет, это не может быть правдой! Вульф лжет, стараясь побольнее уколоть его, потому что он - сын того самого Морозова.

Но что, если старик говорит правду?

Ему было нелегко вот так сразу поверить в то, что он только что узнал о себе. На память ему пришла история, которую Алекс рассказывал ему еще в Париже. Речь шла об аргентинском католике, одном из столпов католической веры в своей стране. Случайно он узнал, что является потомком марранов евреев, обратившихся в христианство из боязни испанской инквизиции. Бедняга не перенес позора и застрелился.

Был ли он сам евреем? Конечно же, нет. Даже если в жилах его текла еврейская кровь, он был совсем иным, так как вырос, никак не соприкасаясь с ними. Но раз так, значит, вопрос о еврействе - это не вопрос национальности и происхождения, а вопрос вероисповедания и образа жизни. Возможно, правоверные иудеи совсем другие, возможно, они и живут по-другому, не так, как он? Но много ли таких евреев встречал он в своей жизни? Сколько из них были ему по-настоящему отвратительны?

На следующей неделе он должен председательствовать на собрании общества "Память" в Москве. Что он теперь скажет? Что он сам - еврей? Что он уходит в отставку? Может быть, ему и вовсе не следует возвращаться в Москву? Может быть, лучше всего бежать, скрыться? Но куда? Где, в каком уголке огромного мира он сможет спрятаться от себя самого и своей еврейской крови?