Тут же прикрутился мусорный мужичок Шурик:

– Глядите, Англия тоже нашу водку уважает.

– Боже мой, о чем вы говорите, – вскричала Мирра Евсеевна, – это же культурная нация, у них король и королева.

– Вот и я об этом, – смутился вниманием Шурик. И тут же хлобыснул стакан с водкой.

– Жиропот, жиропот, воткни вилку в живот, – засмеялся своей шутке Семен Гаврилов.

– Мамка! Мамка! – закричала Лидка. – Папка зовет.

– А чего ему надо? – спросила Нина Федоровна.

– Седанка без времени пришла.

– Он ее, что ли, пригнал?

– Сама пришла.

– О Господи, и погулять на свадьбе руки отбивают. Лидка, ты ему скажи, пусть сюда идет.

– Не, он не могит. Пьяный лежит.

– Ой, какой завсегдашний. Нет, чтоб с людями посидеть, выпить по-человечески на свадьбе, как обычится. Один у него ветрометр, чтоб дома нахлестаться. Скоро приду. Видать, Седанку надо доить. Корова, а поумнее твоего папки.

– Горько! – крикнул проснувшийся Василь Васиьевич и понял, что мягкое видение на опушке леса, когда он мальчишкой лежал, скрытый от всех человечьих глаз в траве, а от близкой реки тянуло сырым и мягким ветером, а в бочажке торчала коряга, хорошо ему известная, поскольку он не раз доплывал до нее, конечно, не с этого высокого берега, где он лежал, а с пологого, у картофельного поля, что было на задах деревни, и это не частное, а колхозное поле, и на голодуху они ходили туда с пацанами и даже с бабкой Анисьей, которая сердилась, если ее так называли, и бабка давно померла, а была она такой длинной, что ей не сразу и колоду подобрали, и все равно ей было не уместно лежать, хотя ее все-таки запихнули, обложили еловым лапником, и он видел ее темные от непомерной работы и солнечного нагрева ручищи, сложенные на груди, и погасшую свечку, которую бабка и задула, так как до чрезвычайности была всем недовольная, хорошо еще, что лапник не раскидала, и не хотела смирно, по-покойницки отдыхать, полагая что без нее все перепьются и дом сожгут, что потом и случилось, а при своей жизни требовала, чтоб ее называли Аленой, по-культурному, ведь «мы тут не в черном угле живем – нам дорогу из Селезневки проложили, даже с асфальтом», и Васька бабке не стал цитировать правду, а про себя даже хмыкнул носом, поскольку асфальт почти сразу побили, и машины в распутицу опять попадали в такие ямы, что приходилось их цеплять трактором, и шоферы ругались, особо когда машину перевора… и вдруг на его мысль дыхнуло нехорошим ветром, и он увидел, как из бочажка на него полезла рогатая коряга, только это не коряга, а бык, и рогами на него, и он успел достать из-за пазухи нож, когда понял, что никакая это не коряга, «Не балуй! – закричал Васька.

– Сейчас ножом упечатую!», «Да ты чего развоевался, дурак? На бабку замахиваешься!», «Это ты, баба Алена?» «Ну…», «Ты же умерла!», «И чего с того? Поди ты теперь тоже не молоденький, и ты помрешь…», «Я?», «Убери эту штуку», – она показала на кинжал, «Алена, как тебе там?», «С чуток погоди, сам узнаешь.

Теперь я Анисья… Анисья… Анисья…», и в тот же момент сон заштукатурился, а земной реализм сразу его очухал, и он опять увидел свадебный стол, и поискал глазами Мирру Евсеевну, чтобы обрести форменные слова:

– Кхе, кхе, понимаете ли, уважаемая Мирра Евсеевна…

И тут с неожиданным предложением поднялся Олег Иванович Сычугин:

– Пусть молодые поедут в свадебное путешествие. Какие на этот счет будут суждения?

– А куда ж мы денемся? – забеспокоился мужской и женский хор под управлением композитора Араб-оглы.

– Вместе с ними поедем, – объяснил Олег Иванович. – В путешествие виртуальное.

– Как это, понимаете ли, понимать? – забеспокоился за свой авторитет окончательно проснувшийся тамада Василь Васильевич.

– Органично понимать, жених из Интернета, значит, и путешествие виртуальное, – и, не давая опомниться тамаде, ухватил инициативу. – Поступило предложение поехать в Италию, в город Рим. Прошу голосовать: кто – за, кто – против. Воздержавшиеся есть? Двое. Англичанин, жених. Кто еще? Василь Васильевич. Принято единогласно.

Англичанин вдруг проявился:

– Sorry, – и выпил стоя стакан с водкой.

– Видите, – обрадовался Олег Иванович, – жених с нами, предлагаю ехать немедленно.

Вдруг подполковник Витя Никаноров прорезался сипло, с надрывом:

– Это было под городом Рым-ом…

Помолчал и опять затянул:

– Это было под городом Ры-ы-мом…

И всех нас, кто осуществлял свадебное застолье, качнуло уже в Интернетовской паутине.

«Добролюбова, угол Белинской» – только в детстве могло так четко отпечататься в ее голове. Она шла по шоссе, вдоль железной дороги, и ей до безумия хотелось свернуть налево, она как бы находила в холодном, безбрежном море струю тепла, помнила, что в детстве, когда прятали какой-нибудь предмет, закрывали ей платком глаза, перекручивали ее, говорили «холодно, холодно, тепло, тепло, горишь!», она всегда выигрывала, даже маленьким ребенком, в конце концов, дети с ней отказывались играть, она даже пыталась нарочно не находить спрятанный предмет, но это ей плохо удавалось, «горишь!» – кричали ей, теперь уж не детская игра, и ставки другие, она заставила себя не думать о последствиях, главное – не потерять эту узкую теплую полосу… Неожиданно на нее надвинулись ржавые холодильники, разбитые унитазы, пустые бутылки для воды и прочий человеческий мусор, а за ней бетонная стена, метра два вышиной, на которой аршинными черными буквами «Мусор не бросать. Штраф 10000 р.», шоссе поворачивало налево. Интуиция подсказала – поверни… Заборы… заборы… нет… еще далеко… песок дорожки… сосны… перелесок… снова заборы… А, может, лучше кого-нибудь спросить? Что спросить? У кого? Заставила себя не читать название улицы. Да разве название улицы ей важно? И все-таки она прочитала: «Салтыкова-Щедрина № 5», и засмеялась: «Раньше в Малаховке жило много евреев, даже здесь где-то еврейское кладбище. Неужели евреи так любили русскую литературу? Между прочим, в Грише, кажется, была частичка еврейской крови, и хватит…», отдых кончился, ее внутреннее интуитивное чувство пробудилось, снова подхватила теплота течения… дорога резко повернула направо, узкий проход между двух заборов из штакетника, близко к заборам подступали сады со старыми яблонями, ветки их свисали под тяжестью налитых плодов, захотелось протянуть руку, сорвать яблоко, вцепиться зубами в горьковатую сладость, нельзя останавливаться, «Я как собака, взявшая след», а запах все сильнее, и засмеялась над собой, «Хорошо, что не посыпали табаком, чтобы сбить меня»… ее вынесло на новую улицу, краем глаза увидела, что на железобетонном столбе фонаря голубой краской столбиком написано «Не спеши!», это что, для меня? Но не задержалась на этой мысли, почему-то легко вспомнила название поселка «Май», да это где-то здесь, но это не имеет отношения к улице Добролюбова – угол Белинского, зачем она так кружила, увидела железный вагончик, прошла мимо, еще дальше, где-то тут, совсем рядом, увидела сплошной бетонный забор, за ним каменный особняк, типичный дом «нового русского», интуиция подсказала, что тут следует остановиться. У нее не было четкого плана. Перед ней, если так можно выразиться, неприступная крепость. Таких крепостей много сейчас по Казанке, да только ли здесь? Лолита перевела дух. И вдруг вспомнила кусок текста из ее любимой книги Андрея Болотова, написанной в ХVIII веке и как бы совсем не относящейся к ее делу (у нее была фотографическая память): «И, братец, так зачем же тебе ходить такую даль домой обедать; а ты можешь обедать вместе с нами. Мы, по милости Николая Андреевича, имеем для себя всегда готовый стол, и ты можешь всегда есть вместе с нами. Пойдем-ка, сударь! Я доложу о том самому генералу». Лолита оглянулась и увидела маленькую хибарку, рядом с каменным гигантом, похожую на утлую лодочку, на ее шиферной крыше росла трава и даже тоненький клен с уже пожелтевшими листьями.

Хибарка, как сказка с хорошим концом, потянула к себе Лолиту, и она толкнула калитку, кое-как сбитую из черных от дождей досок, и та закачалась, готовая упасть на землю, если бы Лолита вовремя ее не удержала, и, вступив на узенькую тропинку между высоченной крапивой и желтой пижмой, еще не доходя до черного крыльца, Лолита крикнула: