К Лукьянцевой в гости он, разумеется, не собирался. Он скомкал в кармане бумажку с адресом, достал из пиджака полупустую пачку "Беломора", размял папироску, слабыми пальцами долго чиркал спичкой по коробку, закурил. Не успел докурить и до половины, как боль снова запульсировала в сердце. Он бросил папиросу и торопливо вынул пробирку, откупорил, принял сразу две таблетки нитроглицерина. Он чувствовал, что дрожат руки, а ноги ослабели, и его слегка пошатывает. Таблетки во рту быстро таяли, голова от них медленно тяжелела, боль постепенно отпустила, но он уже знал - только на время. Он вытер со лба испарину. Ладонь оказалась холодной и неприятно мокрой. Такой же она была в тот день в лесу, когда они остались прикрывать отступление отряда.

Они устроились в русле пересохшей речки - между белыми гладкими валунами, покрытыми кое-где пятнами мха. Глядели на невысокий, бывший некогда берегом обрывчик, деревья над ним, на вершины гор, освещенные высоко стоящим солнцем. Они смотрели на сентябрьский лесной пейзаж - когда в темной зелени проглядывают уже желтые и багряные крапинки - и ждали появления карателей. Позади был пологий лесистый склон, но укрытие за камнями выглядело прочнее и надежнее, чем за деревьями. Однако, несмотря на удобную позицию, все пятеро знали, что ни один из них живым отсюда не уйдет. Необходимо хоть ненадолго задержать карателей. Какой ценой - неважно.

Двое крайних должны были простреливать фланги - каменное дно было прямым в этих местах и естественной просекой разрезало лес до группы скал слева, там русло сворачивало крутым изгибом, а справа кончалось высоким обрывом.

В лесу было тихо. Володя Маликов лежал на левом фланге, смотрел на ближние буки: слабый ветерок, пробираясь меж ветвями, теребил листья. Неподалеку, в мшистой ложбинке между каменными горбами, застыл Женя Сосновский, недавний студент университета, любитель поэзии, человек застенчивый, добрый и умный. За ним облокотился на плоский обломок, большими грубыми пальцами поглаживал поцарапанный ствол пулемета Степан Панкратов, желчный худой мужик, никогда не соглашавшийся ни с кем и ни с чем, кроме приказов, да и то после неразборчивого ворчания. Рядом с ним Михаил Селиванов покусывал зеленый стебелек. Немногословный и спокойный в жизни, он в бою становился бешеным до безрассудства. Рассказывали, что на его глазах немецкие летчики забросали зажигательными бомбами и расстреляли из пулеметов эшелон с детьми. Правый фланг прикрывал Андрей Гавриленко, человек в отряде новый, но бывалый и прошедший с боями еще гражданскую.

Они лежали молча, неподвижно, каждый думал о своем, все вместе ждали...

Вдруг Сосновский глухо сказал: "Вон они. Идут".

Маликов осторожно поглядел в щель между камнями. Цепь немецких солдат с автоматами поперек груди и небрежно подвернутыми до локтей рукавами жарко, - приближалась к руслу. Они шли неторопливо, не скрываясь, без опаски, словно это была обычная прогулка. За первой цепью показалась вторая, затем - третья, четвертая... Засады, верно, не ждали. Надеялись захватить лагерь врасплох.

Когда первая цепь подошла к обрывчику и солдаты начали спускаться и, прыгая с камня на камень, переходить русло, - засада открыла огонь: мерно заработал пулемет, затрещали трофейные "шмайссеры". Первая цепь была полностью уничтожена. Остальные залегли, открыли ответный огонь. Эхо разносило теперь по оцепеневшему лесу только трескотню очередей, низкий рокот пулемета и яростное взвизгивание рикошетирующих пуль. Затем на стороне немцев раздались резкие команды, и огонь прекратился. Зато появился и стал нарастать новый звук - можно было разобрать, что работает мотор.

– Та-ак. Плохо дело, - процедил Сосновский. - Кажется, бронетранспортер подтянули. Этого только не хватало!

– Ну, держись, ребята! - громко сказал Панкратов. - Сейчас хреново будет!

Вскоре бронетранспортер неуклюже выкатил из редколесья, угловатый, тяжелый, размалеванный серо-зелеными маскировочными пятнами. Описал замысловатую кривую, выбирая удобную позицию, и остановился. Сразу же басовито, с металлическим отзвуком, будто застучали по железной бочке, заработал его пулемет. Пули густо щелкали о камни вокруг, взметая фонтанчики каменной пыли. Маликов, с силой сдавливая голову руками, вжимался лицом в сухой мшистый ворс.

Обстрел длился долго. Немцы патронов не жалели. И вдруг бухнул взрыв, отголосками раскатился по лесу. Пулемет на бронетранспортере замолк. Сосновский сказал сквозь зубы:

– Жаль. Помянем Селиванова. - И почти сразу - зло! - Маликов, что спишь? Обходят!

Маликов поднял голову, вглядываясь, сжал автомат. Переползти русло незамеченным было невозможно. И он увидел среди глыб спину в немецком мундире. Мгновенно нажал спуск. Зазвенели о камень отработанные гильзы. Спина выгнулась и пропала.

В этот момент немцы бросили несколько - одна за другой - гранат. Две из них накрыли пулемет Панкратова, оглушив и осыпав остальных партизан каменной крошкой и пылью. Маликов несколько секунд ничего не соображал. Придя в себя, оглянулся. На месте Панкратова увидел какое-то бесформенное, красно-черное страшное месиво. Белый камень вокруг него был залит кровавыми брызгами. Искореженный пулемет отбросило назад.

Сосновский был жив, он тяжело завозился рядом, чертыхаясь и постанывая. Автомат Гавриленко тоже молчал недолго.

Маликов увидел еще двух немцев, ползущих среди камней, и длинной очередью скосил обоих. Потом заметил, что четверо пробрались все-таки в тыл к ним. Он уложил двоих, а двое поползли к деревьям за спиной партизан. Когда они показались на склоне, Маликов хладнокровно расстрелял и их.

Отбросив опустевший рожок в медную россыпь гильз, он нащупал за поясом другой, вставил его в автомат и дал две очереди. Третья была очень короткой - осечка. Он подергал заклинивший затвор. Все ясно: перекошенная пуля застряла в стволе. Он отшвырнул в сторону автомат, ставший теперь бесполезной железкой. Полежал немного, растерянно озираясь. Где взять оружие? Иначе - конец. У своих взять? Не у кого. Значит, у карателей. И тут он вспомнил, что в тылу, на краю русла, возле деревьев - четверо только что убитых им немцев. Маликов подполз к Сосновскому, сильно дернул за пиджак. Тот на мгновение оглянулся.

– Чего тебе?

– Автомат заело. Я пошел за другим.

– Куда еще?

Маликов махнул рукой в сторону леса позади них.

– Там фрицы валяются. У них и заберу.

Сосновский кивнул.

– Давай! Только быстро! И патронов прихвати.

Маликов пополз, огибая крупные камни, вжимаясь в дерн.

На краю русла, в траве, лежал на животе немец в каске. Его потухшие и остановившиеся глаза безучастно смотрели в никуда. Очередь прошла наискосок через спину. Поодаль в разных позах застыли еще трое.

Маликов, брезгливо морщась, перевернул солдата - тяжелого, вялого - на спину. Стащил с его шеи ремень автомата, закинул автомат за спину себе, забрал запасные рожки. Осталось забрать рожки у остальных трех. Маликов приподнялся на локте и осторожно огляделся.

На противоположном склоне, накренившись, сильно дымил взорванный бронетранспортер. Рядом нелепо скорчился Селиванов. В русле, среди камней, распластался, выронив автомат, Гавриленко. Только Сосновский, прижавшись к валуну, отстреливался метко и коротко.

Вперед немцы не продвинулись. Они как будто и не торопились подавить сопротивление партизанской засады. Они прятались за деревьями, изредка обнаруживая себя беспорядочными очередями. Отсюда, со стороны, это показалось Маликову подозрительным. Немцы явно задумали что-то. Маликов снова поглядел вокруг и вздрогнул. Тотчас лихорадочно заколотилось сердце. Он испуганно напружинился. Слева, вдалеке, у изгиба русла, перебегали по камням крошечные фигурки в ненавистных мундирах. Еще немного, и он с Сосновским окажется в кольце.

Сейчас он был в стороне от боя и воспринимал все совсем по-другому, чем там, среди камней. В перестрелке некогда было думать о чем-либо ином, кроме самого боя. Здесь же, на склоне, можно было расслабиться, дать себе короткую передышку. И тут Маликовым внезапно овладел страх.