– Только что звонил Лепорелло. Он очень просит, чтобы вы подождали его…
Лепорелло появился весьма скоро. Сел рядом со мной и начал говорить. Ну конечно же, он не был никаким Лепорелло, как и его хозяин – Дон Хуаном, они просто пошутили, решили таким образом позабавиться, но без всяких дурных намерений, просто дул попутный ветер и веселая эта затея полетела вперед на всех парусах. И лично он, и его хозяин просят у меня прощения и готовы загладить вину любым способом. Его раскаяние казалось искренним, он выглядел смущенным, словно хотел смирением смягчить мой гнев.
Подошла Мариана:
– Вас к телефону. Какая-то женщина.
Лепорелло взглянул на меня с невесть откуда явившимся вдруг выражением отчаяния, даже ужаса – но ужаса комического, переданного шутовской гримасой. – Все полетело к черту! – воскликнул он и бросился к телефону.
– Кто это? С кем я говорю? Это вы, Соня?
Он повесил трубку. При имени Сони Мариана повернула голову и теперь с тревогой смотрела на Лепорелло.
– Что случилось?
Лепорелло мягко отодвинул ее.
– Без пули все-таки не обошлось, – сказал он мне. – Вы поедете со мной?
– Пуля? Стреляли в Соню?
– Нет. В Дон Хуана.
Мариана вскрикнула:
– Я еду с вами!
Она сдернула передник, накинула пальто. Лепорелло помог мне надеть мое.
– Нет, Мариана. Вам лучше остаться здесь.
Они заспорили. Мариана желала увидеть Дон Хуана, желала непременно быть рядом, желала… Лепорелло протянул ей ключи:
– Отправляйтесь к нему домой и ждите там.
– А врач?
– Врача я извещу сам. Если он явится прежде нас, встретьте его. И приготовьте чего-нибудь. Вы знаете, где там и что.
Он вышел, почти таща меня за собой. В машине объяснил:
– Мариана была нашей служанкой. Это кафе ей устроил мой хозяин, чтобы от нее отделаться.
– Куда вы меня везете?
– В pied-à-terre[5] Дон Хуана. У вас это называется холостяцкой квартирой или логовом. Да, вот у моего хозяина логово так логово! Оно все просто пропитано историей! Именно там жил один поэт, его друг. – Он помолчал, потом добавил: – Если мне не изменяет память, его звали Бодлер.
Я не успел ответить. Машина уже мчалась с безумной скоростью, пересекая незнакомые мне улицы, неведомые места, и из-за этого я чувствовал растущее раздражение. Некоторое время спустя Лепорелло обернулся, ехидно глянул на меня и бросил:
– Не бойтесь, я не собираюсь вас умыкнуть. Мне это ни к чему.
Машина остановилась на старинной улице, перед домом, который, если судить по фасаду, был построен в XVIII веке. У дома мы увидели черный «роллс» – внушительный, пустой. Лепорелло подошел к нему, открыл дверцу и стал в буквальном смысле обнюхивать все внутри. Потом зажег электрический фонарик, нагнулся, поднял что-то и протянул мне. На все – на обнюхивание, на поиски с фонариком и на то, чтобы нагнуться, – у него ушла уйма времени. Столько потребовалось бы близорукому сыщику-профессионалу, взявшемуся обшарить машину, перевернуть там все вверх дном и в результате найти в углу, между сиденьем и спинкой, клочок скомканной ткани.
– Платочек Сони. А потом жалуются, что полиция раскрывает убийства. Какие замечательные у нее духи!
Я напомнил ему, что, возможно, в этот самый миг его хозяин истекает кровью.
– Да не беспокойтесь вы, он не умрет!
Лепорелло поднес платочек к носу и глубоко вдохнул. Казалось, он от всего отрешился, и, если бы я не заметил хитрого огонька в его зеленых смеющихся глазах, я бы поверил, что в аромате духов он нашел свое счастье и хотел бы растянуть это мгновение на всю оставшуюся жизнь – а потом умереть.
– Вы только понюхайте, понюхайте. Вот она, тайна Франции – то, чему вы, испанцы, завидуете, потому что вам этого никогда не достичь. В этих духах – всё, хотя лично вы, надо думать, предпочитаете отыскивать тайну Франции в поэзии. Но ведь разницы-то нет никакой. Французская поэзия и французская парфюмерия – вот две формы, в которые вылился триумф алхимии. – Он улыбнулся, словно извиняясь за невольную оговорку. – Я имел в виду химию.
– Ваш хозяин, верно, уже умер.
– Да нет, от лишней пули ему особого вреда не будет. В него столько раз стреляли… пулей больше, пулей меньше… А ведь он встретил бы смерть с радостью!
Не дожидаясь ответа, Лепорелло шагнул в ворота, а я, все сильнее досадуя на себя, последовал за ним, словно ворота были входом в сновидение, где все элементы по отдельности оставались реальными, но связь меж ними лишалась какой бы то ни было логики. А досадовал я, вернее даже негодовал, потому, что во мне рушилось нечто очень важное, иначе говоря, теряла опору и зависала над пропастью моя привычка стараться все уразуметь, во всем отыскивать причинно-следственные связи. Осмотр машины, рассуждения по поводу найденного платочка и, разумеется, время, потраченное на гимн духам, напоминали, на мой взгляд, лирический дивертисмент или паузу, снимающую напряжение и искусно введенную в острое и стремительное драматическое действие.
– Не беспокойтесь! Мой хозяин не умрет. Уж я-то знаю, что говорю! – уверенно заявил Лепорелло и поспешно добавил: – В вашем сознании, друг мой, теперь столкнулись два уровня реальности, и даю вам совет: не пытайтесь понять тот, к которому вы пока не принадлежите. – Он тщательно выбрал из связки один ключ, вставил в замок и, чуть помедлив, отпер дверь. – А другую реальность, второй, если угодно, уровень, просто примите как данность.
7. Логово Дон Хуана состояло из небольшой прихожей, куда выходили три двери, и двух расположенных под углом друг к другу комнат, которые – когда мы попали туда – освещались маленькими старинными светильниками. Меблированы комнаты были в самом изысканном романтическом вкусе: казалось, и здесь тоже никто и никогда не отваживался изменить расстановку предметов, и здесь тоже хранили верность тому чувству пространства, каким обладали наши предки. Всюду стояли цветы – совсем свежие, дорогие. Еще я увидал пианино и картины, много картин – очень хороших, среди которых обнаружил одного средних размеров Делакруа, рисунки Домье и пару этюдов Мане. Были также книги, но на них я взглянуть не успел, потому что во второй комнате на ковре, между софой и пианино, лежал Дон Хуан – неподвижный, в залитой кровью рубашке. Я бросился к нему, встал на колени и начал проверять пульс.
– Он жив.
– Еще бы!
– Но ведь надо позвать врача! Быстрее! Поторопитесь же!
– Да, врача позвать надо, но вот торопиться нам некуда. В подобных случаях помощь моему хозяину оказывает доктор Паскали, итальянец с отвратительной репутацией, но… он согласен не ставить в известность полицию. – Лепорелло аккуратно опустился на колени и расстегнул на Дон Хуане рубашку. – Кажется, пуля задела сердце.
– Не говорите глупостей. Он умер бы на месте.
Лепорелло промолчал. Весьма небрежно перевернул тело хозяина и осмотрел спину:
– Вот выходное отверстие. Так-то лучше!
Дон Хуан остался лежать на полу лицом вниз, широко раскинув руки и ноги.
– Пистолеты – удобное изобретение, – продолжал Лепорелло. – Раньше обманутая женщина стояла перед неприятной необходимостью вонзить в обманщика кинжал, а это, согласитесь, дело не совсем женское. Или использовать яд, что неэстетично и мучительно. Или просить защиты у отца, брата, мужа, чтобы они отомстили за нее. Иными словами, все безумно усложнялось, да и выглядело чересчур театрально. Теперь задача, как вы сами видите, упростилась: маленькая дырочка в груди, еще одна в спине, и лужа крови. Короче, о том, что здесь случилось, стихов не сложишь.
– Откуда вам знать, что здесь случилось?
– Ах, откуда мне знать? Соня скупа, конечно, на откровения, болтливой ее никак не назовешь. Но уж очень рассеянна. Смотрите. – Он сунул руку под софу и достал пистолет. – Вот! Тридцать пятый калибр, бельгийского производства. Наверняка на нем остались отпечатки пальцев. Если я сейчас вызову полицию, не пройдет и часа, как Соня будет арестована.