Да уж не с себя ли это списано, так все совпадает? "Низенький, жирный, с хищным взглядом" Бершадер, отвратительный во всех своих проявлениях, так и рвется с языка - жид, и "прямодышащий", "с готовностью тянуть службу" (и согласился служить, дал подписку) Солженицын - "нормировщик по специальности". "...и уже с утра я за зону не вышел". Почему вдруг перед ним оробели? Почувствовали: "за ним сила"? И назначили "не нормировщиком, нет хватай выше! - "заведующим производством" то есть старше нарядчика и начальником всех бригадиров." И тоже кого-то для него согнали с этой должности, кто до этих пор "прочно сидел, неплохо жил с начальством..." С чего бы вдруг? Звезды ли на небе так расположились или звезды на погонах чекистов? Но сказано в "Архипелаге": "Брат мой! Не осуди тех, кто так попал, кто оказался слаб и подписал лишнее. Не кинь в него камень!" Это пишет грозный судия всех живущих Солженицын. Вот так на десятый день войны перетрусивший Сталин обратился к своему народу: "Братья и сестры..." А потом этих братьев и сестер - в лагеря за свой позор. Однако, повторяю, не мне, не прошедшему лагерь, допросы, тюрьму, судить. Судить может Шаламов, он прошел самые страшные лагеря, но там от должности бригадира отказался: быть бригадиром, писал он, означало посылать людей на смерть.
Дмитрий Сергеевич Лихачев рассказывал неоднократно и писал о том, как в лагере, на Соловках, он случайно узнал, что ночью отберут на расстрел такое-то количество заключенных, и среди них, в списке этом - его фамилия. И он спрятался в дровах, его не нашли, но цифра - закон, количество смертников было определено, и кого-то в эту ночь расстреляли вместо него. Это сопровождало его всю его жизнь.
С таким же чувством возвращались с войны и доживают свою жизнь многие фронтовики, за всех за нас проникновенно и точно сказано у Твардовского: Я знаю, никакой моей вины
В том, что другие не пришли с войны,
В том, что они - кто старше, кто моложе
Остались там, и не о том же речь,
Что я их мог, но не сумел сберечь,
Речь не о том, но все же, все же, все же... Наблюдавшему войну издалека Солженицыну чувство это неведомо, если судить по его речам и книгам. Вот тут самое время привести то, что "притекло", как любит выражаться Солженицын, из Брянска. А "притекло" оттуда вот что: статья Ольги Корнеевой, напечатанная в газете "Десница" 16 апреля 2003 года: "Десять лет Николая Дмитриевича". Там она цитирует Дмитрия Виткевича, сына школьного друга Солженицына. Газета малотиражная, но статья есть в Интернет-сети, любой человек в любой стране, владеющий русским языком, может прочесть ее, а у нас Интернетом пользуются уже 10 миллионов человек. Вот, что в этой статье говорит Виткевич: "Я не хочу, чтобы имя моего отца упоминалось рядом с именем Солженицына. В одной и той же ситуации они повели себя абсолютно по-разному, и вовсе не к чести последнего." И пересказано об их школьных годах: "Николай особенно подружился с одноклассниками Кириллом Симоняном и Сашей Солженицыным. В автобиографических записях Виткевича, которые цитировал его сын, сохранилась зарисовка, описывающая, как трое друзей подражали любимым героям Дюма. Есть в ней интересный момент. Роли распределял Симонян, но друзья сразу решили, что д^Артаньяном никто не будет. Так вот Симонян провозгласил: "Ты,Морж (такой была кличка Солженицына в школе), поскольку лицемер, будешь Арамисом. Кока (школьное прозвище Виткевича) станет Партосом, а я Атосом. В нескольких публикациях, где упоминается эта история, слово "лицемер" либо заменено на "хитрый", либо просто отсутствует. И далее в статье газеты: "Фронтовая контрразведка арестовала Солженицына в феврале 1945-го. Виткевич дошел до Берлина...22 апреля Виткевича тоже арестовали. Перелистывая изъятые письма, (имеется в виду переписка Солженицына - Виткевича) следователь откровенно сказал: "здесь на 10 лет вполне". Позже он предъявил своему подследственному показания Солженицына, тот сообщал, что Виткевич не только входил в созданную им антисоветскую группу, но и с 1940 года систематически вел антисоветскую агитацию, разрабатывал планы насильственного изменения политики партии и государства. Знакомый почерк не оставлял сомнений, это писал его лучший друг." Впрочем, Солженицын и сам признался, что вел себя на следствии недостаточно стойко, есть ему, о чем сожалеть, хотя нет нигде ни слова о том, что к нему применяли какие-либо насильственные меры.
Но - не будем в это вникать. Что КГБ пыталось опорочить его любыми методами - несомненно. Гораздо интересней, что пишет Солженицын в той же статье "Потемщики света не видят", в ней он решился ответить на все публикации последнего времени за границей и у нас, якобы порочащие его честь и достоинство: "В Архипелаге, и не только в нем, я не щадил себя, и все раскаяния, которые прошли через мою душу - все на бумаге... В этом ряду я не поколебался изложить историю, как вербовали меня в лагерные стукачи и присвоили кличку, хотя я ни разу этой кличкой не воспользовался и ни одного донесения никогда не подал. Я и нечестным считал об этом умолчать, а написать - интересным, имея в виду множественность подобных вербовок, даже и на воле." Но тем не менее умолчал, скрыл от тех, кто считались его друзьями, умалчивал до тех пор, пока КГБ не обнародовало. И вообще, что интересного писать о своем позоре? Не выдержал угроз - да, жизнь спасал - да, но "интересно"?... Позвольте усомниться. А то, что сам послал в американскую газету приписываемый или якобы приписываемый ему донос на солагерников, ну что ж, это вполне рассчитанный упреждающий ход, кстати говоря, выгодный одному из "жерновов" той холодной войны, которая велась.. Однако главное дальше: "Я цель имел во всей книге, во всех моих книгах показать: что можно из человека сделать. Показать, что линия между Добром и Злом постоянно перемещается по человеческому сердцу. В ЦК и КГБ не только этого уровня понимания нет и не было, но даже нет простого образумления." Нет, не из каждого человека можно сделать что угодно, уж это история человечества доказала. И в то же время, если смотреть не из дней нынешних, а оттуда, из времени страшного, борьба, которую вел Солженицын с целым режимом, а режим этот, вооруженный ракетами и атомными бомбами боялась половина мира, эта борьба требовала не только точного расчета, но и сердца твердого и беспощадного. И, возможно, во имя цели он действительно готов был пожертвовать даже своими детьми: его выслали из страны, а трое сынов его маленьких остались здесь вроде бы в заложниках, и он писал "...и тут решение принято сверхчеловеческое: наши дети не дороже памяти замученных миллионов, той Книги мы не оставим ни за что." Книга с заглавной буквы, так пишут о Библии, цель и самооценка - грандиозные. Во время минувшей Отечественной войны немцы взяли в заложники детей одного из партизанских командиров, поставив условие: выйдет он из леса, сдастся, они освободят детей. И девочка, дочь его, с божеской мудростью написала отцу, сумела передать записку: папа, не выходи, они все равно убьют и тебя и нас. И он не вышел. И детей убили. Скажу сразу: так поступить я бы не смог. Мне понятней и ближе Януш Корчак, который вместе с детьми вошел в газовую камеру. Это были не его кровные дети, это были его ученики, он имел возможность спастись, ему предлагали, но он не мог оставить детей в час гибели. Это - по-человечески. А сверхчеловеческое оно же нередко и - нечеловеческое. А теперь - о другом. Год 1991-й. В Москве -Путч. Растропович, все бросив, написав только завещание, прилетел защищать Белый дом. Солженицын выжидал, чья возьмет, не вернется ли прошлое. Ну хоть бы слово сказал. Он тогда был подобен легенде, слово его тогда много значило. Нет, постыдно отмолчался, живя в Америке. А решалась судьба России. Но он был занят куда более важным делом: "Красное колесо" писал.
