Я стоял в полной растерянности, разглядывая носки собственных сапог. Подняв голову, я поймал на себе, как мне показалось, вопросительный взгляд генерала Жадова. В короткое мгновение я решил, что молчать не имею права, что командующий армией должен знать правду, знать, что он не может рассчитывать на 299-ю стрелковую дивизию, и, отрезая себе пути к отступлению, сказал:

— Разрешите обратиться, товарищ командующий?

— Пожалуйста, пожалуйста, — мягко ответил Жадов.

— Считаю своим долгом доложить вам, что приказ выполнить не могу.

Жадов широко открыл изумленные глаза. Лицо стало серьезным и строгим.

— То есть как это не можете? Вы отказываетесь выполнить приказ, выполнить свой воинский долг?

Лицо мое залила горячая волна возбуждения и досады.

— Простите. Я неточно выразился. Я готов выполнить приказ и повести дивизию в наступление. Но я не могу выполнить поставленную мне задачу: не могу выиграть у противника бой.

— Почему вы так уверены, подполковник? Какие у вас основания для этой уверенности?

Глядя в обеспокоенное лицо командарма, я начал перечислять свои беды: дивизия абсолютно обескровлена; несмотря на то что все, что можно, в тылах и управлении давно взято в боевые части, в ротах осталось по десять — двенадцать бойцов; материальная часть в плохом состоянии, боеприпасов не хватает.

Едва я закончил, как на меня буквально набросился прокурор армии, которого я раньше не заметил. Довольно бессвязно и резко он начал говорить о долге, об обязанностях, ответственности и прочем в этом роде. Я вспылил:

— В чем дело, товарищ полковник? Во-первых, я еще не под следствием. А во-вторых, откуда вам знать, что происходит в дивизии? Я говорю с полной ответственностью: поставленная задача дивизии не по силам. Вот документ численный и боевой состав дивизии. Можете его проверить через прокурора дивизии или лично. Как хотите.

В замешательстве все молчали. Жадов размышлял, покусывая большой палец левой руки.

— Идите, — наконец решительно сказал он мне. И тут же передумал: Останьтесь. — Опять несколько минут раздумья. И снова: — Уезжайте к себе, подполковник.

Я повернулся по-уставному и молча вышел из блиндажа.

Естественно, что возвращался я в дивизию совершенно подавленным, размышляя о последствиях своего заявления. С одной стороны, мне казалось, что я поступил правильно. Но с другой?.. Что дивизия оказалась в тяжелом положении — это факт. Но кто-то должен отвечать за то, что она не в состоянии выполнить поставленную задачу?.. Как это «кто-то»? Конечно, командир дивизии. Что же теперь со мной будет? Я перебирал все возможные в данном случае наказания, включая трибунал и разжалование. Наименьшим, как мне тогда казалось, было снятие с должности.

От горестных размышлений меня отвлекло то, что по возвращении в дивизию надо было немедленно приступить к подготовке наступления. За всю ночь я, конечно, не сомкнул глаз ни на минуту.

В пять часов утра пришел приказ: наступление не начинать до особого распоряжения. На следующий день было получено распоряжение отвести дивизию во второй эшелон для доукомплектования личным составом и вооружением.

Здесь, во втором эшелоне, мы пробыли ровно две недели. Второй эшелон — это та же сталинградская степь, те же поросшие молодым жиденьким леском и кустарником балочки, но уже в десяти — двенадцати километрах от передовой.

Здесь дивизия отметила очередную, двадцать пятую годовщину Великой Октябрьской социалистической революции. Для меня этот праздничный день ознаменовался неожиданным событием: в дивизию пришел приказ о присвоении мне очередного воинского звания — полковника.

И наконец, за несколько дней до начала нашего контрнаступления, завершившегося разгромом фашистской группировки под Сталинградом, дивизия приняла гостей из далекого тыла. Но об этом хочется рассказать подробнее.

Поздно вечером мне позвонили из штаба армии и предупредили: надо срочно приготовиться к приему делегации, которая прибывает к нам в дивизию.

На следующий день утром — это было 12 ноября — вдруг неожиданно выглянуло солнце. По-осеннему холодное, оно разогнало остатки туч, ярко осветив подернутую изморозью степь. Этот день, и это солнце, и отдохнувшие красноармейцы запомнились потому, что гости, которые приехали к нам, были необычные: прибыла делегация от рабочих и колхозников Туркмении во главе с Председателем Президиума Верховного Совета Туркменской ССР товарищем Бердыевым. Вместе с ними были генерал А. С. Жадов, член Военного совета армии полковой комиссар А. М. Кривулин и другие генералы и офицеры.

После теплых приветствий, обычных вопросов о здоровье, о делах товарищ Бердыев с легким восточным акцентом спросил:

— Скажи, товарищ комдив, у тебя есть туркменские бойцы?

— Ну а как же! Конечно, есть, товарищ Бердыев!

Я поискал глазами сержанта Ширли Ишаниязова, героя артиллериста, недавно награжденного орденом Красной Звезды. Он стоял совсем рядом, но застенчиво прятался за спины товарищей.

— Сержант Ишаниязов, — сказал я, — покажитесь же товарищу Председателю.

Ишаниязов выходит вперед и становится по стойке «смирно». Бердыев опускает руку на плечо сержанта и, тревожно заглядывая ему в глаза, спрашивает, немножко нараспев:

— Ка-ак воюешь, товарищ Ишаниязов?

Сержант довольно уверенно отвечает:

— Не отлично воюю, совсем хорошо воюю, товарищ Председатель.

Лицо Бердыева расплывается в улыбке:

— А ка-акие у тебя показатели, товарищ Ишаниязов? Тут сержант уже без всякого смущения четко докладывает:

— Товарищ Председатель, огнем моего орудия уничтожен один танк, две автомашины, три орудия, восемь пулеметов, больше ста гитлеровских солдат и офицеров.

Бердыев расправляет плечи и с улыбкой оглядывает собравшихся.

— Молодец, товарищ Ишаниязов. Храбрый ты сын туркменского народа. Домой приеду — расскажу о тебе землякам, обязательно расскажу.

— Товарищ Председатель, а вы наш колхоз имени Ворошилова Ашхабадского района не знаете?

Это уже спрашивает второй туркмен, сражавшийся в нашей дивизии, сержант Таймазов.

— Ка-ак не знаю? — шутливо обижается Бердыев. — Совсем хорошо знаю твой колхоз. Замечательный это колхоз, настоящий миллионер.

— Как они там, мои земляки? — не унимается Таймазов.

— Замечательно живут твои земляки, товарищ сержант, — теперь уже абсолютно серьезно отвечает Бердыев. — Был я у них не так давно. Работают как настоящие герои. Никто дома сидеть не хочет. Старики, старухи, дети — все трудятся для фронта, для вас, воины, для вас, сыны мои.

Я пригласил всех в палатку, где были накрыты простынями наспех сколоченные из осиновых жердей столы. Началась беседа-митинг. Первым выступил товарищ Бердыев. Затем стали выступать солдаты, сержанты.

Видимо, бой на передовой в это время стал ожесточеннее, разрывы снарядов и мин раздавались все чаще. Один особенно мощный залп раздался после того, как выступивший Ширли Ишаниязов сказал:

— Дорогие товарищи, передайте землякам клятву всех сынов туркменского народа, сражающихся за Сталинград: враг не пройдет.

Этот залп наших орудий прозвучал как подтверждение слов бойца, как салют грядущей победы.

Контрнаступление трех фронтов — Сталинградского, Донского и Юго-Западного — началось 19 ноября. Более полутора месяцев 299-я стрелковая дивизия находилась в непрерывных боях. В двадцатых числах января 1943 года после ряда перегруппировок наша дивизия заняла место на заходящем правом фланге 66-й армии. Кольцо окружения, в котором теперь находились немцы, сжималось. Таким образом, нашим непосредственным соседом стала одна из дивизий 65-й армии, которой командовал генерал-лейтенант П. И. Батов.

Павла Ивановича Батова я знал с первых дней своей срочной службы в Московской Пролетарской стрелковой дивизии. Он был начальником штаба, а затем командиром 3-го стрелкового полка. Я глубоко уважал П. И. Батова за его талант военачальника и любил за человеческую доброту, отзывчивость и умение поддерживать с людьми ровные, доброжелательные отношения.