Так вот, в те не столь уж давние времена мы все собирались вокруг телевизора, и Уэйн крутился здесь же, подражая игрокам на экране со своей маленькой клюшечкой, и забивал голы своей бабуле. Его так увлекало это занятие, что нередко дело кончалось слезами.

В ту зиму Филис подарила ему его первые коньки. Я обрезал клюшку до нужного размера. Уэйна запаковали в обычную прогулочную амуницию: теплые рейтузы, куртку, шапочку, шарф, намотанный до самых глаз. Он стоял на пороге, притопывая от нетерпения. Но мне предстояло еще одно важное дело. Я должен был зарядить свою кинокамеру. Я вообще страстный кинолюбитель. А уж первый шаг или первое падение своего сына на льду я не мог не снять на пленку.

Пока мы добрались до реки, малыш был готов лопнуть от нетерпения. Для него это был великий день: в первый раз он катался на коньках и в первый раз у него болели ноги, отогревавшиеся после мороза в теплом доме. Но ему было не до того: надо было уговорить бабушку сесть в большое кресло и быть вратарем. Конечно, кататься на коньках хорошо и весело, но хоккей это совсем другое дело. Может быть, он решил, что остается слишком мало времени, чтобы освоить все тонкости игры – ведь совсем скоро, 26 января 1964 года ему уже исполнится три года.

Ферма была не только хоккейной «базой». О таком местечке мог бы мечтать любой городской мальчишка.

Зимой здесь можно кататься на коньках и играть в хоккей, летом – купаться, ловить рыбу, мастерить плоты и плавать на них. Маленький Уэйн не замечал смены времен года. И в тридцатиградусную жару он в своем хоккейном костюме бил клюшкой по резиновому мячику. После ужина мы с ним играли в бейсбол: я ловил, Уэйн подавал, лупил битой по мячу.

Не всегда мы могли проводить на ферме столько времени, сколько хотелось Уэйну. Став постарше, он так увлекся спортом, что у него не оставалось и минуты на что-нибудь еще. В школе он играл в бейсбол, футбол и баскетбол, занимался бегом. Он был игроком городских команд по хоккею и бейсболу, участвовал в состязаниях по бегу, играл в гольф да еще три раза в неделю ходил в зал тяжелой атлетики. Он любил ферму и очень любил спорт, пришлось ему учиться совмещать приятное с полезным. Работу на ферме он сумел превратить в тренировки.

Кормить цыплят являлось его обязанностью. Птичник был окружен проволочной изгородью. Уэйн прыгал через нее, как через планку для прыжков в высоту. Потом он сам сделал яму для прыжков. Мы вбили несколько гвоздей в два столба возле нее, он отправился в лес и сделал планку из срубленного деревца. Он вырыл сам и яму для прыжков в длину. Так что к его услугам был собственный стадион, и, если ему приходилось почему-либо пропускать тренировку по легкой атлетике, он мог позаниматься дома сам. Сыграв в школе в бейсбол или футбол, он приходил домой, ел и отправлялся тренироваться на свой стадион.

Часто его ждали в двух командах в двух разных местах. Однажды в воскресенье он сыграл в Чэтэме, а когда матч закончился, мы вскочили в машину и погнали в Гамильтон, где он был заявлен подающим в бейсбольном турнире.

Слава богу, мы успели вовремя, Уэйн набрал 19 очков, игра была выиграна, и мы поехали домой.

Позже, когда у него появились братья и сестра и дел у нас с женой прибавилось, Уэйну летом пришлось выбирать либо бейсбол, либо лакросс.[8] Просто не хватало времени поспеть всюду. Легкой атлетикой он мог заниматься сам дома. А вот с лакроссом пришлось проститься. Жаль, конечно. Ему нравилась эта игра и он делал в ней определенные успехи. Но если вы сейчас спросите его о лакроссе, он скорее всего со смехом расскажет вам о разбитом окне в доме на ферме, а не о памятных голах.

Как-то Уэйн дурачился с ракеткой, подкидывая мяч, и вдруг тот отскочил в оконное стекло.

Дед не очень рассердился. В конце концов мальчишки есть мальчишки. Он отправился в Париж, привез оттуда новое стекло и, пока мы рыбачили, принялся вставлять его. Отец все делал очень добросовестно: стекло должно быть подогнано точно, замазка должна лежать совершенно ровно. Это была непростая работа. Он любовался результатом, когда мы вернулись с реки.

Надо сказать, что отец мой делал свое домашнее вино и хранил его в подвале. Вот и в тот жаркий день после поездки в город за стеклом, после трудов по починке окна он решил, что не грешно пропустить глоточек. Он откинул дверцу подвала, исчез внутри… и вернулся как раз вовремя – мяч влетел в то же окно.

На секунду все замерли. Я не знаю, кто был поражен сильнее, но Уэйн первым сообразил, что делать. Он пустился наутек.

Дед зарычал, схватил палку и побежал за ним. Уэйн бежит и хохочет, дед орет, а мы стоим и не знаем, за кого «болеть». Почему Уэйн смеялся? Да просто, оглянувшись, он увидел, что за дедом, нагоняя его, бежала бабушка. Тоже с палкой в руках. Но грозила она этой палкой деду.

Задний двор нашего дома в Брэнтфорде теперь стал настоящей достопримечательностью. В каждой книге об Уэйне о нем упоминают: там находится каток, где учился стоять на коньках знаменитый Гретцки и где его отец сделал из него звезду. Отчасти это так. Я действительно залил каток на дворике позади нашего дома, когда Уэйну исполнилось четыре года. Но он не учился там кататься на коньках. Этому он учился на льду реки на нашей ферме и на городских катках. И заливал-то я этот каток вовсе не для того, чтобы вырастить из сына великого хоккеиста. Причина была более серьезной: мне надоело мерзнуть.

Видите ли, когда мы поставили его на коньки, самым сложным оказалось увести его со льда. Ему это дело очень полюбилось. Он все время приставал, чтобы мы ехали на ферму или водили его каждый вечер на каток в парке. Ему все было мало. Недалеко от дома был открытый каток. Когда ему исполнилось три года, я стал водить его туда. Все-таки поближе к дому, все полегче.

Но не тут-то было. Уэйн радовался, а я проклинал зиму. Я пускал его на лед, а сам ждал в машине. Другие дети, покатавшись немного, собирали вещички и отправлялись по домам. Уэйн продолжал кататься. Вот уже все разошлись, остались мы вдвоем: на льду – счастливый Уэйн, а в машине – я, уже превратившийся в сосульку. И однажды вечером, оттаивая в теплой кухне, я сказал Филис: «Все. Я уже промерз насквозь. Я понимаю, что он хочет ходить на каток в парк. Но я не думал, что он решил там поселиться. Следующей зимой залью задний двор и пусть он там торчит сколько хочет». Так что этот поступок был продиктован вовсе не какими-то честолюбивыми замыслами, а просто заботой о своем здоровье.

В первый раз я залил этот каток зимой 1965 года и с тех пор делаю это каждый год. (Не всегда это легко сделать. Однажды сломался наконечник на шланге, когда я заливал лед. Надо было идти в магазин и покупать разбрызгиватель для полива газонов. Дело было в декабре. Представляете, каким идиотом выглядит человек, требующий в магазине поливалку для газона в середине зимы? Выход был один: я послал Филис. Она вернулась с покупкой, но заявила: «В следующий раз пойдешь сам. Продавец решил, что я сумасшедшая».) Наш каток стал местом для катания всей соседской детворы. Мы провели электричество из нашей сушилки, а сосед включал фонарь над своим гаражом, и ребята могли кататься, пока родители не загоняли их домой. Уэйн иногда подкупал соседских мальчишек монеткой, чтобы они не уходили, если он еще не накатался.

На следующую зиму я попробовал записать Уэйна в детскую команду. Ему было пять лет, он буквально жил на катке и все время приставал ко мне с вопросом, когда же он будет играть в настоящей команде?

– Когда я тебя запишу, – отвечал я ему.

Он ничего не знал о записи и регистрации, о том, что нужно делать это за много недель. Он понимал одно, что хоккей – это команда, а он еще не играет в команде. Я решил попробовать. Это сейчас все легко и просто, потому что созданы лиги для пятилетних. А тогда в детские команды в Брэнтфорде принимали с десяти лет. Уэйна не взяли. Как он огорчился!

Я успокаивал его как мог, говорил, что нужно тренироваться в любом случае.