Нефертити потупила взор и, слегка покраснев, нехотя ответила:

— Неважно, повелитель. Тутмос, начальник скульпторов, взял на себя обязанности главного зодчего и куда-то скрылся.

— Куда же? — заинтересовался фараон и, заметив скованность царицы, добавил:

— Все свободны.

Ипи и слуги тотчас удалились. Эйе, однако, несколько задержался.

До завтра, уважаемый Эйе.

Нерешительно потоптавшись на месте, Эйе все же произнес:

— Осмелюсь доложить, мой фараон, что Тутмос никуда не скрылся. Как мне стало известно, он в Куше для того, чтобы тайно обвенчаться с очень красивой рабыней из Финикии.

Нефертити вспыхнула и залилась краской.

— Не может быть, — твердо возразила она.

— Именно так, — Эйе возликовал. Он ненавидел Тутмоса, к которому царица была благосклонна. — Кстати, — он обратился к фараону, — царица Нефертити сама сможет удостовериться в этом, если возжелает завтра с нами выехать в Куш.

— Прекрасная мысль. Смена обстановки — лучшее снадобье от тоски, поддержал фараон.

— Мне надо завершить постройку дома, — бесстрастно заключила царица. А в Куш какими судьбами?

— На хеб-сед. Не поехать нельзя. Он мой должник.

Нефертити шумно перевела дыхание.

— Ох уж эти хеб-седы… Кому они нужны, если народ знает, что умерщвление старого царя — всего-навсего обман?

Тутанхамон согласно кивнул.

— Да, матушка. Жизнь мельчает изо дня в день. Настоящий хеб-сед справляли наши предки. И справляли справедливо, ибо старый фараон действительно не вправе управлять государством.

Эйе насупился и жестко бросил:

— Старый лев все равно остается львом.

— Дряхлым и никому не нужным, — не глядя на него, презрительно перебила царица. — А потому и завистливым.

— Так ты поедешь, царица? — спросил фараон.

Нефертити ответила не сразу. Она вспомнила мужа, который всегда твердил, что не доживет до своего праздника. Боги отвернулись от меня, потому что я отвернулся от них, говорил он тогда.

— Мой муж не дожил до своего хеб-седы. А посмотреть этот праздник мне бы хотелось. Только не следует из моей поездки делать какие-то выводы, она смерила Эйе уничтожающим взглядом. — Пойду приготовлюсь, — добавила она и направилась к выходу. Но, увидев торопливо входящую дочь, остановилась.

— Мама, а я тебя ищу.

— Как ты себя чувствуешь? — спросила Нефертити, целуя благоухающие волосы дочери.

— Уже не болит, будто ничего не было, — пропела Анхеспаамон, прижимаясь к матери.

Эйе сделал шаг и поклонился.

— Мой фараон, позволь мне удалиться.

— Иди, Эйе, иди. Не забудь про подарки. Да, постой. Утром я подготовлю указ, а ты мне собери глашатаев.

— Какой указ? — спросила Анхеспаамон, усаживаясь и притягивая к себе мать.

— Невиданный в истории Египта и земли, — с вызовом воскликнул Эйе.

Тутанхамон помрачнел. Похоже, этот старый сановник злоупотребляет его благосклонностью.

— Мне виднее, дорогой Эйе. Ты свободен, — раздраженно проговорил он и отвернулся.

Эйе попятился к выходу.

— Поход на Палестину? — спросила Нефертити, выпив прохладительного напитка.

— Нет, моя царица. Вопрос внутригосударственного значения.

Анхеспаамон звонко рассмеялась.

— Как смешно. Не о моде ли идет речь?

— Ладно, иду собираться, — вздохнула царица и поднялась.

Тутанхамон подошел ближе к жене, затем в нерешительности посмотрел на царицу.

— Представляете? Мои поданные питаются овощными супами и бульонами. У них нет мяса, только кости. И я решил исправить положение.

— Каким образом? — полюбопытствовала юная жена.

— Кости нам, мясо простолюдинам.

Нефертити подскочила как ужаленная.

— Что же, вдове можно и отдельный дом, и кости… Ей все можно, — со смешанным чувством горечи и разочарования процедила она.

Анхеспаамон бросилась на выручку.

— Ты не права, мама. Он повелитель, ему виднее.

Фараон заметно огорчился. Не находя себе места, он принялся взволнованно ходить по залу.

— Стараюсь, стараюсь, а меня не понимают, — сокрушался он, — делаю все, чтоб царица Нефертити не чувствовала себя одинокой.

— Не обижайся, милый. Маме тяжело после кончины нашего зятя Сменхкара. После смерти отца Сменхкар, как тебе известно, продолжал его политику. Богохульническую, как теперь называют. А отца вообще уже зовут еретиком.

— Спокойной ночи, — бросила Нефертити и поспешно удалилась.

Дождавшись её ухода, Тутанхамон подошел к жене и неожиданно присел.

— Сокровище ты мое. Скажи ей как-нибудь при случае, чтоб не вмешивалась в мои дела. Я очень люблю и уважаю её, но в делах государственных мне никто не должен мешать.

За пять лет супружеской жизни Анхеспаамон никогда не видела мужа таким раздраженным. Несколько растерявшись, она попыталась его утешить.

— Успокойся, успокойся, мой любимый.

Бывает состояние души, когда успокаивающий больше раскаляет, чем умиротворяет.

Тутанхамон был неудержим.

— Я призван руководить народом, а не объедать его. Хотя бы ради человеческой справедливости. Народ — моя опора. Вот вернусь из Куша и сам лично проверю состояние дел простолюдинов.

— И я с тобой, не сердись ты только… Ну, пожалуйста.

— И так все фиванские жрецы смотрят на меня с нескрываемой ненавистью. Боюсь я их. Вот верховный жрец Эйе. Ты помнишь, как он огрызнулся? — фараон, видя сострадание жены, несколько успокоился и говорил уже тише.

— Оставь его в покое, — говорила жена. — Он муж кормилицы моей матери. Правда, несколько изменился после смерти жены. Но все равно — он близкий нам человек. Отец ему очень доверял.

— Да не очень, — Тутанхамон стоял на своем. — Что-то он взъелся на твою мать…

— Ах, тебе это просто кажется. Он любит маму как родную дочь. А ты все подозреваешь, подозреваешь, — пошутила она. — Правду говорят — Небхепрурв очень молодой и горячий. И что сгоряча можно натворить множество бедствий.

Тутанхамон сделал жест, означавший — мне все равно, пусть говорят что хотят.

— Никакой беды не будет. Я за справедливость и разум, которые должны сочетаться в каждом человеке, будь он обыкновенны простолюдин или же верховный жрец.

— А во мне есть такое сочетание? — кокетливо спросила жена, одарив его ослепительной улыбкой.

Фараон нежно обнял её и ласково произнес, понижая голос до шепота.

— В тебе есть все. Ты единственно реальное мое богатство. Я весь дышу тобой и не мыслю жизни без тебя. Пожалуй, только одно обстоятельство иногда ввергает меня в пучину сомнений.

— Какое, о повелитель моей души, — воскликнула она, не сводя с него восхищенных глаз.

Правитель убрал руку и, грустно покачав головой, горько признался:

— Ты часто слушаешься маму и этим терзаешь меня.

Анхеспаамон беспомощно развела руками.

— Я между двумя огнями, — вздохнула она. — Муж и мама. Как мне трудно. Бывая рядом с тобой, мне кажется, я предаю её. С ней — словно предаю тебя. Вы оба в равной степени мне дороги. Даже не знаю, как избавиться от ощущения ложного вероломства.

— О чем ты говоришь, милая? — встревожился супруг.

— Хандра напала. Но ничего, пройдет.

Фараон встал.

— Я не имею права ревновать тебя к ней. Она твоя мать, а, значит, и моя тоже. Но, я считаю, не надо ей вмешиваться в государственные дела.

Анхеспаамон быстро взяла себя в руки, переборов уже неуместную сентиментальность. Потеряв отца, изменившего богу Амону и потому теперь уже оскверненного, она лишилась и его преемника — мужа сестры Меритамон Сменхкара, который правил страной всего полтора года. Она не верила в его смерть. Как может умереть молодой и сильный мужчина, которого укусил какой-то комар? Однако личный лекарь фараона утверждал именно так — смерть наступила в результате укуса насекомого. После кончины Сменхкара единственным мужчиной в семье оставался юный Тутанхамон, которому едва исполнилось четырнадцать лет. И за эти годы молодой фараон сделал немало, чтоб завоевать признание коварных фиванских жрецов, по могуществу не уступающих самому фараону. Однако, чем больше угождал он жрецам, тем подозрительнее те относились к нему. Анхеспаамон скорее чувствовала это и не знала, чем помочь мужу. Теряясь в решениях данного вопроса и не находя единственно верного, она боялась за мужа.