- Пять долларов ставлю, что смогу объяснить. Ни минуты не колеблясь, я сказал:
- Отвечаю пятью долларами, что не сможете.
- Вы, - сказал он, - читаете только "Нью-Йорк таймс", верно?
- Верно.
- А "Нью-Йорк таймс", из почтения к той публике, которую она называет "наш интеллектуальный читатель", все сообщения о чудесах помещает мелким шрифтом на тридцать первой странице, рядом с рекламой купальников-бикини, так ведь?
- Возможно, но почему вы не можете предположить, что я читаю даже самые мелкие сообщения о новостях?
- Да потому, - торжествующе объявил Джордж. - Все же знают, что ничего, кроме самых крупных заголовков, вы не замечаете. Вы же проглядываете "Нью-Йорк таймс" только в поисках упоминания своей фамилии.
Немного подумав, я дал ему ещё пять долларов. Хотя сказанное им и было неправдой, это, как я понимал, вполне могло быть общепринятым мнением, а с ним спорить бессмысленно.
Айзек АЗИМОВ
СУМАСШЕДШИЙ УЧЕНЫЙ
Mad Scientist, 1988
OCR & SpellCheck: Svan
Обычно мы с Джорджем встречаемся где-нибудь на нейтральной территории - в ресторане или на парковой скамейке, например. Причина этого проста: моя жена не хочет видеть его у нас дома, поскольку он, как она считает, "халявщик" - слово, заимствованное у младшей дочери и означающее нелестную характеристику любителя дармовщинки. Я с этим соглашаюсь. К тому же она совершенно иммунна к его обаянию, а я, по какой-то необъяснимой странности, - нет.
Но в тот день моя благоверная супруга была в отсутствии, и Джордж об этом знал, поэтому он зашел вечером. Я не решился выставить его за дверь и был вынужден пригласить в комнату, изображая гостеприимство, насколько был на это способен. Способен же я был на немногое, поскольку меня страшно поджимал срок сдачи рассказа и большая куча невычитанных гранок.
- Вы не против, надеюсь, - спросил я, - если я сначала закончу эту работу? Возьмите пока какую-нибудь книжку почитать - вон там, на полках.
Я не надеялся, что он возьмет книгу. Он посмотрел сначала на меня, потом показал на гранки и спросил:
- И давно вы зарабатываете на жизнь вот этим?
- Пятьдесят лет, - промямлил я.
- И не надоело? - спросил он. - Почему бы не бросить?
- Потому что, - с большим достоинством ответил я, - мне приходится зарабатывать деньги для поддержки своих друзей, имеющих привычку постоянно обедать за мой счет.
Я хотел его уколоть, но Джордж непробиваем. Он сказал:
- За пятьдесят лет писаний о сумасшедших ученых у человека мозги могут усохнуть в горошинку.
А вот ему меня удалось уколоть. И я довольно резко ответил:
- Историй о сумасшедших ученых я не пишу. И никто из фантастов, работающих на уровне хоть чуть-чуть выше комикса, этого не делает. Рассказы о сумасшедших ученых писали во времена неандертальцев и примерно с тех пор больше не пишут.
- А почему?
- А потому что это уже не носят. А главное, что сумасшествие ученых это общепринятая банальность в среде самых необразованных и ограниченных людей. Сумасшедших ученых не бывает. У некоторых может проявляться свойственная гениям эксцентричность - бывает, но сумасшествие - никогда.
- Ну уж, - возразил Джордж. - Я знавал одного ученого-психа. Пол-Сэмюэл Иствуд Хэрман, Он даже по инициалам был П.С.И.Х. Слыхали вы о нем?
- Никогда, - ответил я, демонстративно впериваясь взглядом в гранки.
- Я бы не назвал его клиническим больным, - продолжал Джордж, полностью игнорируя мои действия, - но всякий средний, ограниченный, обыкновенный обыватель - вот вы, например, - признал бы его сумасшедшим. Я вам расскажу, что с ним произошло...
- В другой раз, - взмолился я.
Несмотря на вашу любительскую попытку изобразить занятость (говорил Джордж), я вижу, что вы сгораете от нетерпения услышать историю, и я не буду вас больше мучить, а приступаю прямо к рассказу. Мой добрый приятель Пол-Сэмюэл Иствуд Хэрман был физиком. Ученую степень он получил в Медведоугле, штат Теннесси, и во времена, о которых я рассказываю, занимал должность профессора физики в Недоумлендском подготовительном колледже с физическим уклоном для умственно отсталых студентов.
Мы с ним иногда завтракали в столовой колледжа на углу Дрекселя и авеню Д, там, где с лотка торгуют блинами. Мы обычно сидели на веранде и ели блины, иногда кныш, и он изливал мне душу.
Он был блестящим физиком, но желчным человеком. Мои познания в физике заканчиваются где-то около времени Ньютона и Декарта, поэтому я не мог лично судить о том, насколько он блестящий физик, но он мне об этом говорил сам, а так один блестящий физик всегда сможет распознать другого.
А желчность его вызывалась тем, что его не принимали всерьез. Он мне говаривал;
- Джордж, в мире физики все определяется связями, Если бы у меня была ученая степень полученная в Гарварде, диплом Йэля, или МИТ, или Калтеха, или даже из Колумбийского университета, весь мир ловил бы каждое мое слово. А степень присужденная в Медведоугле, и кафедра в Недоумлендском ПКУО, я должен признать, впечатляют гораздо меньше.
- Я так понимаю, что Недоумленд не входит в Лигу Плюща.
- И вы не ошибаетесь. Он именно что не входит. Гораздо хуже: у него нет даже футбольной команды. Но, - добавил он, как бы сам отводя это обвинение, - у Колумбийского тоже нет, и все равно меня просто игнорируют. "Физикал ревью" не печатает моих исследовательских работ. Они блестящие, революционные, они касаются самих основ мироздания, - тут у него в глазах появился тот блеск, из-за которого примитивные люди вроде вас считали его психом, - но ведь не только Ф. Р., но и "Американский космологический журнал", и "Коннектикутский журнал по взаимодействиям частиц" и даже "Латвийское общество недопустимых мыслей" их не берут!
- Это плохо, - отозвался я, пытаясь угадать, заплатит ли он ещё за один картофельный кныш, которые в этой забегаловке делали превосходно. - А вы пробовали печататься самостоятельно?
- Я действительно бывал близок к отчаянию, - возразил он, - но у меня есть гордость, Джордж, и я ни за что не стану платить деньги, чтобы напечатать свою теорию, которая потрясет мир.
- А кстати, - спросил я из праздного, в общем-то, любопытства, - в чем состоит ваша теория, которая должна потрясти мир?
