И тут, с щедростью истинного антрепренера, ожидающего миллионные прибыли, он сунул Крампу чек на двадцать пять долларов.
Это, как я понимал, было началом. Крамп добился славы и удовлетворения, стал кумиром завсегдатаев ночного клуба, предметом обожания зрителей. Деньги лились на него потоком, но он, будучи благодаря своим обиравшим сирот предкам богат, как не снилось Крезу, в деньгах не нуждался и передавал их своему бизнес-менеджеру - мне, короче говоря. За год я стал миллионером, и вот чего стоит ваша идиотская теория, что мы с Азазелом приносим только несчастье.
Я сардонически взглянул на Джорджа:
- Поскольку до миллионера вам не хватает только нескольких миллионов долларов, я полагаю, Джордж, вы собираетесь сейчас сказать мне, что это был всего лишь сон.
- Ничего подобного, - с достоинством ответил Джордж. - История абсолютно истинна, как и любое произнесенное мною слово. Окончание же, обрисованное мной сейчас, было бы абсолютно верным, кабы Алистер Тобаго Крамп не был бы дураком.
- А он был?
- Несомненно. Судите сами. Обуянный гордыней из-за того чека в двадцать пять долларов, он вставил этот чек в рамку, принес в "Эдем" и всем показывал. Что оставалось делать членам клуба? Он заработал деньги. Он получил деньги за труд. Они обязаны были его исключить. А исключение из клуба так на него подействовало, что с ним случился сердечный приступ, оказавшийся роковым. Разве это моя вина или вина Азазела?
- Но ведь если он вставил чек в рамку, значит, денег он не получил?
Джордж величественным жестом магистра поднял правую руку, левой в то же самое время перебрасывая счет за ужин в мою сторону.
- Здесь дело в принципе. Я вам говорил, что здемиты очень набожны. Когда Адама изгнали из Эдема, Господь велел ему трудиться, чтобы жить. Мне кажется, дословно было сказано: "В поте лица своего будешь есть хлеб свой". Отсюда следует и обратное: каждый, кто трудом зарабатывает себе на хлеб, должен быть изгнан из "Эдема". Логика есть логика.
Айзек АЗИМОВ
КТО БЫСТРЕЕ СВОЙ ПУТЬ ПРОЙДЕТ
Heltevels the Fastest, 1985
OCR & SpellCheck: Svan
Как раз тогда я только что вернулся из Вильямсбурга в Каролине, и мое чувство облегчения от возможности вернуться к любимой пишущей машинке и текстовому процессору смешивалось с остатками легкого возмущения от того, что, вообще пришлось туда ехать.
Джордж не рассматривал тот факт, что он только что прошелся как завоеватель по меню шикарного ресторана за счет моих потом заработанных денег, как достаточную причину для выражения мне сочувствия.
Выковыривая застрявшее меж зубов волокно бифштекса, Джордж произнес:
- На самом деле я не понимаю, старина, что вы находите неправильного в том, что организация, во всех остальных отношениях вполне респектабельная, согласна без видимого принуждения платить вам несколько тысяч долларов за часовое выступление. Мне случалось вас время от времени слушать, и я полагаю, что вам гораздо лучше было бы говорить совершенно бесплатно и не соглашаться прекратить, пока вам не заплатят этих тысяч. Это наверняка был бы более верный способ выжимать деньги из аудитории. Я отнюдь не хочу оскорблять ваши чувства, буде у вас таковые вдруг обнаружатся.
Я спросил:
- А где и когда вы, интересно, слышали мои выступления? В ваши монологи мне никогда не удавалось вставить и двух десятков слов подряд. (Я, разумеется, постарался уложить это замечание в двадцать слов.) Джордж не обратил на это внимания, как я и предполагал.
- Здесь как раз ваша душа и поворачивается весьма несимпатичной стороной, - продолжал" он, - ибо в своей неуемной тяге к тому мусору, что зовется "деньги", вы так легко и часто подвергаете себя неприятностям путешествия, которые вы, по вашим же словам, не выносите. Это немножко напоминает мне историю Софокла Московитца, который также не выносил даже мысли о том, чтобы встать с кресла, кроме тех случаев, когда видел возможность увеличить свой и без того пухлый банковский счет. Он тоже выбрал для обозначения своей лени эвфемизм "нелюбовь к путешествиям". Чтобы его излечить, потребовалось обращение к моему другу Азазелу.
- Вы только на меня не напускайте это свое двухсантиметровое несчастье, - встревожился я - встревожился так правдоподобно, как если бы я и в самом деле верил в это порождение больной фантазии Джорджа.
Он снова не обратил на меня внимания.
Это был один из первых случаев (говорил Джордж), когда я обратился за помощью к Азазелу. Было это почти тридцать лет тому назад. Я только-только научился вызывать этого чертенка из его пространства и ещё не очень разбирался в его возможностях.
Он, конечно, ими хвастался, но какое живое существо, кроме меня, не переоценивает свои силы и возможности?
В те времена я был более чем знаком с одной прекрасной юной дамой по имени Фифи, решившей за год до того, что лично Софокл Московитц не очень отличается от идеального образа богатого мужа, припасенного для неё судьбой.
Даже после их свадьбы мы сохранили наши не афишируемые, хотя почему-то вполне добродетельные отношения. Несмотря на эту добродетельность, я всегда был рад её видеть, и вы сможете это понять, если я вам скажу, что превзойти её фигуру было просто невозможно. Ее присутствие вызывало у меня приятнейшие воспоминания о тех милых нескромностях, которые мы с ней когда-то практиковали.
- Бобошка, - сказал я ей однажды, поскольку никак не мог отвыкнуть от её сценического имени, данного ей публикой, с глубоким вниманием наблюдавшей за её раздеванием, - Бобошка, ты прекрасно выглядишь. - Это я сказал без колебаний, поскольку в те времена я тоже выглядел ничего себе.
- Че, правда? - сказала она с той неистребимой манерой, что всегда напоминает улицы Нью-Йорка с их медным великолепием. - А чувствую я себя хреновато.
Я сперва не мог этому поверить, потому что с тех пор как она выросла, я полагаю, кто бы её ни чувствовал, не мог не чувствовать хорошо. Тем не менее я спросил:
- А в чем дело, дорогая моя пружинка?
- В Софокле, в этом жирном клопе.
- Бобошка, не мог же тебе надоесть твой муж. Столь богатый человек просто не может быть утомительным.
