Конец октября приносил одни дурные вести. Части танковой дивизии СС «Адольф Гитлер» вторглись на повстанческую территорию из Венгрии. В Низкие Татры пробивается отборная бронетанковая дивизия «Хорст Вессель». От Ружомберока наступает бригада «Дирлевангер», дивизия «Татра» фронтально растянулась по всей западной линии, а группа «Шиль» рвется к Зволену.

Стальная стена немецких орудий неумолимо окружает горы. Еще, может быть, несколько дней, неделя, от силы две или месяц — и повстанцев оттеснят под самые хребты.

Выше! Потом еще выше! Докуда же? — спросил себя капитан Бела. Он думал о голодных, плохо одетых, больных людях, измученных гнойными нарывами и поносами. Горсть патронов, винтовка или автомат, проклятый дождь, грязь, хлесткий ветер, надвигающиеся холода. И восемь немецких дивизий по пятам!

Он невнятно выругался.

Эту тихую брань Метод Галагия воспринял как укор, что они слишком долго плетутся. Он удлинил и убыстрил шаг — при его небольшой, коренастой фигуре это было удивительно.

Еще немного, сказал он торопливо.

Вот они и у замка. Галагия взбежал по лестнице, быстро пересек правое крыло. Капитан следовал за ним чуть медленнее.

Здесь, капитан, сказал Метод в конце коридора и первым вошел в комнату. Поверх гражданской одежды накинута плащ-палатка, подпоясанная толстой веревкой, захватанной и намокшей. Ее концы болтались у передков болотных сапог. Притворив высокую белую дверь с золотым и светло-зеленым орнаментом, он обернулся к офицеру в форме без знаков различия, молча кивнул головой к противоположной стене и, только удостоверившись, что капитан понял, шепнул значительнее, чем требовалось:

Вон он. Тот бородатый. Над ним висит автомат. Видишь?

Довольный тем, что выполнил задание, он перевел дух и даже улыбнулся.

Капитан Бела посмотрел внимательнее. Так вот он какой, подумал он. Поскреб переносицу, потом глянул на ноготь. Сухие комочки грязи его не удивили.

В просторной комнате отдыхало человек двадцать, а то и двадцать пять, но не больше. Они спали либо неподвижно лежали, растянувшись на бесформенных соломенных тюфяках. Все — одетые. Бородатый тоже. Капитан готов был поклясться, что он единственный с самого начала зорко за ними следит.

Так говоришь, не пойдет?

Я не говорил, что не пойдет, Я сказал, сдается мне, что не пойдет, возразил Метод Галагия и продолжал: Я сказал, что у него есть причины не ходить, но я не утверждал, что он не пойдет. В конце концов откуда мне знать, пойдет он или не пойдет.

В душе он был уверен, что Винцо Грнко ни за что не пойдет. Ведь он-то знает его. Грнко и солдаты. Еще чего!

Атмосфера в комнате была прямо-таки леденящей. Капитан оценил ее такими словами:

Да, невесело тут у вас.

Услыхал его один Галагия: капитаново замечание было тихим, проворчал он его скорей про себя, как бы в отместку за все те хвастливые речи, какими партизаны этого отряда под влиянием Грнко потчевали его солдат. Правда, сейчас никому не до песен. Ни солдатам, ни партизанам. И знаменитое брумендо[1] все реже слыхать.

Мрачное настроение рождало в нем такие же мрачные мысли. Повсюду такое уныние, что немцы, того и гляди, заявятся в горы свежевыбритыми, им не придется даже перебриваться для торжественного банкета в честь победы. SS-Obersturmbannfuhrer Витиска, новый Befehlshaber der Sichercheitspolizei und des SD der Slowakei[2] не успеет и обогреться как следует в своей братиславской резиденции на Палисадах, 42, как на груди у него прибавится еще один железный крест. И не только у него. Несомненно, и у генерала Хёффля, нового командующего немецкими войсками в Словакии. Потому что теперь все новое. В том числе с сентября и «людяцкое» правительство[3]. Однако, сказал командир партизанской бригады, все это доказывает, что они нас боятся. Понимаете? Они нас боятся! В противном случае не перепрягали бы лошадей на подъеме!

Наметанный глаз был у командира бригады. И впрямь наметанный. Три месяца назад люди были преданы делу, но неопытны. К тому же чересчур говорливы. Теперь они молчаливы, замкнуты, зато тем опаснее для врага. В особенности когда знают, что худшее впереди. А они это знают.

Они готовы ко всему, сказал Метод Галагия.

Капитан тут же поднял брови — подумал кое-что о чтении чужих мыслей.

Только Винцо все равно не пойдет, заключил Метод.

Он опустил голову, глаза его погрустнели.

Ты же сказал, что не утверждаешь этого.

Ну, сказал. А теперь и утверждаю. Винцо не пойдет.

Значит...

Ничего это не значит, начал Метод, но запнулся, схватился за бедро, потом за плечо — будто из гнезда выпал. А если и значит, сказал он, то только то, что теперь у нас ото всего мурашки по телу. Меня бросает в жар и мутит.

Эх, убили, убили, двух парней без вины...

Песенка взметнулась в трех шагах от них. Голос принадлежал человеку с бледным лицом. Он сидел, привалившись к стене, из-под одеяла торчала одна голова. Он глядел на них и пел низким, усталым голосом:

Эх, двух парней без вины... Одного звали Капустой...

Мог бы найти и более подходящую, то есть — более веселую, сказал капитан и чуть погодя добавил: Впрочем, и на том спасибо.

Галагия дернул плечом:

В мыслях у нас одни свежие могилы, капитан. Имена на них нам до невозможности дороги. А память, сами знаете, лучше всего развязывает язык, чему же вы удивляетесь!

Он то выкал ему, то тыкал. Они знали друг друга недавно.

Капитан перестал слушать песню. Он перенес внимание на гладкую гипсовую стену с бараньей головой, тоже гипсовой. И заставил себя сосредоточиться на этом, потому что разглядеть лицо бородатого ему хотелось позднее. Позднее, когда подойдет к нему совсем близко.

Предыдущие два часа он провел в поисках подходящего проводника. Выбор пал на этого человека. Наговорили ему о нем самое разное. Хорошо еще — не изобразили головорезом. Сказали, что он упрям, неуступчив. И еще добавили очень неприятный, но важный факт: этот партизан более всего не жалует военных. Попросту говоря, их ненавидит. Еще сказали ему... Э, чего только не наговорили! И все-таки сошлись в одном: самый подходящий. Капитан подумал и остановился на нем. Ведь у него неоспоримое преимущество перед другими: он знает этот край как свои пять пальцев. До недавнего времени работал тут лесорубом.

Пол скрипел. В просторной продолговатой комнате было холодно. Вдобавок сквозило. Только в двух окнах стекла были целы, и то лишь во внутренних рамах. Остальные — заколочены досками. Промеж уцелевших окон, на коротких крепких рогах, висит русский автомат. Не дотянуться до него и самому высокому парню — гипсовая лепка со знаками зодиака в двух с половиной — трех метрах от пола. В замке высокие стены, когда-то они были доверху увешаны охотничьими трофеями. Остались от них только светлые пятна с темными пыльными очертаниями. Знаки зодиака снять не удалось. И хорошо: у Винцо Грнко есть где повесить автомат. Вешает он его с помощью короткой сучковатой палки — она неизменно при нем. Грнко говаривал: хороша в рукопашном бою, сгодится как опора, как вертел, поклажу на ней удобно носить, при переходах через брод незаменима, ну просто — будь душа у нее — лучшего друга не придумаешь.

И об этом ему рассказали.

Винцо Грнко ждал их неподвижно, даже головы не поднял. В щелки меж припухшими веками увидел наконец две пары ног. Одна ему знакома. Английские болотные сапоги тут носит единственный человек — он стащил их с ног графского слуги Мачуги. Только этот Мачуга и остался в замке от прежней роскоши. К сокровищам его не причислили.

Вот капитан хочет потолковать с тобой, Винцо, опасливо начал Галагия.

Грнко и теперь не поднял головы:

Доктор?

Будто топором рубанул.

Нет, ответил капитан, я не доктор.