© Надежда Голубенкова, 2017

ISBN 978-5-4474-3896-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Человек стоял перед Богом на сороковой день после своей смерти и не решался поднять глаз. Он уже видел и красоты Царствия Небесного, и «прелести» ада. Только побывав в аду, он осознал, насколько никчёмной была его прежняя земная жизнь, как далёк он был от Бога. Он готов был сам вернуться в ад, где было ему самое место, лишь бы не слышать своего приговора, лишь бы не потерять тот призрачный лучик надежды на милосердие Божие. Да и мог ли он вообще надеяться на хоть какое-то снисхождение, когда причинил самым близким людям столько горя, своими руками превратил их жизнь в ад на земле!

Царившая вокруг благоговейная тишина, этот неописуемо яркий и в то же время мягкий свет, присутствие Божие, которое он ощущал всем своим существом, лишь усиливали чувство вины и раскаяния. Он ощущал себя ребёнком, сотворившим нечто ужасное, что теперь уже невозможно исправить, и ожидавшим справедливой кары от отца. А ведь он так и не простил родителей, принявших с распростёртыми объятьями его беременную супругу, когда он сам с пеной у рта настаивал на аборте! Так ни разу за два года не навестил ни их, ни своего родившегося ребёнка. Не получив развода, назло всем уехал в другую часть страны, чтобы его не нашли и не затребовали алиментов…

А его лучший друг, которого он так подло подставил, стремясь избежать сокращения на работе! И тогда было плевать и на многолетнюю дружбу, и на то, что у друга семья и сын-инвалид, которому требовалась операция. Деньги, что он так стремился всю жизнь заработать, где они сейчас? Здесь не было ни их, ни его новенькой иномарки, ни квартиры. Ничего, чем он так дорожил в земной жизни. Был только он и его жизнь. Серая, никчёмная, пустая. В одночасье исчезли из неё иллюзии успеха и обеспеченности, обманы, которым он верил и которыми жил. А важное… важное он в жизни так и не понял.

И что теперь он сможет сказать в своё оправдание? Кому он помог? Кого накормил и утешил? Да и мог ли он видеть страданья и нужды других, когда всё заслоняли его желания и мечты? Хуже того, он насмеялся над самым святым, что было в его жизни – своей венчанной женой и своим ребёнком. Венчание, на котором настояла его супруга, и которое ему всегда казалось чем-то незначительным, чисто внешним, оказалось здесь, на Небе, огромной силой, связывающей навечно души людей. Он видел в раю, как счастливы эти души, и с огромной скорбью понял, что обрёк свою жену на одиночество не только в земной, но и в этой жизни…

– Ты можешь меня попросить о чём угодно.

Человек вздрогнул, совсем не ожидая услышать этот кроткий, полный смирения и любви тихий голос. Медленно и нерешительно подняв глаза, он произнёс:

– Господи, дай мне шанс всё исправить.

Бог улыбнулся, и в следующее мгновение человека окружила кромешная тьма.

Секунды… часы… годы… Здесь не было времени, не было ничего. Темнота давила. Кто он и что он – человек уже не помнил. Однако его новый мир не стоял на месте. Прошло бесконечно много времени, но вот стали появляться какие-то странные страшные звуки, сотрясающие его мир. Человек не знал, кто их издаёт, но он был уже не один. Темнота продолжала давить, звуки пугали, но среди них был какой-то ритмичный звук, которому подчинялась вся его вселенная, который вернул ощущение времени и дал чувство надежды и защищённости в этом царстве забвения. Он вновь стал ощущать себя, мог исследовать мир и тело, в котором оказался…

Свет. Яркий, режущий глаза, стал полной неожиданностью. Мир вокруг изменился до неузнаваемости, стал чужим, холодным! Тело в этой среде не слушалось. Он закричал, но из горла вылетел лишь слабый писк. Вокруг были неизвестные звуки, множество ярких непонятных чудовищ, которые держали его, и наверняка сейчас будут пытать! «Вот и ад» – какой-то ещё уцелевшей частью сознания подумал человек.

– Поздравляем, мамаша, у вас мальчик.

Ребёнка положили рядом с матерью. Согретый её теплом и убаюканный ставшим родным за восемь месяцев стуком её сердца, малыш быстро уснул. А женщина плакала от понимания, что осталась совсем одна с маленьким ребёнком на руках в огромном городе. Два часа назад ей сообщили, что муж погиб, что и вызвало преждевременные роды, которые, к счастью, прошли удачно. Теперь рядом с ней лежал их мальчик, последний родной ей человечек в этом чужом и жестоком мире.

Заброшенная двухэтажка на окраине провинциального городка. Он любил здесь бывать. Сидеть на крыльце или, выдернув несколько плохо заколоченных досок, забраться через окно в сам дом, чтобы скрыться от взглядов редких прохожих.

Наверно, дом когда-то был общежитием. Длинный коридор, восемь комнат и общие кухня и санузел. Второй этаж ни чем не отличался от первого, разве что туда было труднее забраться: лестница давно прогнила, часть ступенек провалилась, да и остальные могут в любой момент под тобою рухнуть. Он раз уже ободрал ногу, неосторожно наступив на гнилую доску, которая не замедлила сломаться под его весом. Благо, успел тогда среагировать. Пришлось говорить воспитателям, что не заметил колодца. Его потом две недели не отпускали гулять.

Детский дом. Он смутно помнил жизнь до него. У него не было фотографий родителей, хотя он очень надеялся найти их в своей квартире, в которую ему вход пока был закрыт. Ещё два года и один день. Именно тогда он станет совершеннолетним и сможет вернуться в квартиру матери. Квартиру его детства.

А ещё он собирался найти отца. Он знал, что в его свидетельстве о рождении числится только мама. Иногда она снилась ему. Улыбающаяся и молодая. Ему едва исполнилось семь, когда она умерла. Он не был на похоронах, не знал, где находится её могила. Его забрали раньше, когда мама слегла. Её определили в больницу, а его – во временный приёмник. Он помнил её жаркие слёзы и обещания, что она его обязательно заберёт, как поправится. Но этого не случилось. В первый класс он уже пошёл здесь, в детском доме.

«Домашний мальчик». Его шпыняли за то, что он слушался воспитателей, насмехались, когда он, забывшись, вспоминал о доме. Сейчас он понимал, что ребята просто завидовали. От многих отказывались ещё при рождении, они никогда не знали домашнего уюта, но каждый втайне мечтал о том, что за ним придут его опомнившиеся родители и заберут отсюда. Но никто не приходил. Почти никогда. За девять лет, что он прожил в детском доме, он мог по пальцам пересчитать тех, кого действительно забрали. Это были счастливчики, избранные. «Это должен был быть я», – читалось на озлобленных завистью детских лицах. С каждым днём, с каждым месяцем надежда обрести семью у его товарищей таяла. Постепенно, незаметно, но однажды наступает момент, когда подросток понимает, что уже никому не нужен. «Слишком взрослый», «больной», «некрасивый», «сложный характер»… И некуда выместить свои злость и отчаяние, как только на младших, у которых ещё есть хоть малюсенький, но шанс…

Теперь он это понимал. Но тогда он был маленьким мальчиком, который обиженный и в слезах бежал и жаловался воспитателям. За это его избивали. Пока однажды он не попал в больницу. Васька, старший из его неприятелей, не рассчитал силу и сломал ему руку. Он, скуля от боли, полчаса лежал в туалете, пока его не услышала ночная нянечка, делавшая обход. Тогда он впервые соврал. Сказал, что упал. Он до сих пор не знает, что заставило его тогда это сказать: боязнь, что мальчишки изобьют ещё сильнее; неожиданное «прозрение» или испуганные глаза Васьки, когда тот понял что «перестарался с мелким». В любом случае, он так и не выдал взрослым обидчиков.