— Сейчас только по затылку получить можно, — в тон ему ответил Куманин, — я вообще слышал, что все повышения в комитете заморожены на неопределенное время.

— Не-е, — не согласился Морозов, — мои документы пошли. Обещали к ноябрьским. — Он отодвинул тарелку и взялся за стакан с ряженкой.

— Мне справочка одна нужна, — попросил Куманин.

Морозов вскинул на него встревоженный взгляд.

— Что за справка?

— Ты не знаешь случайно, был у французов такой корабль «Дантон»?

— «Дантон»? — переспросил Морозов. — Дантон — это деятель был такой во времена их революции. Я фильм смотрел. Ему башку отрубили на гильотине…

— Это я без тебя знаю, — перебил его Куманин, — я о корабле говорю, названном его именем. Был такой во время первой мировой?

— Спроси чего полегче, — засмеялся Морозов. — Откуда я знаю, тем более, в первую мировую. Да я о своих-то, кроме крейсера «Аврора», ничего не знаю.

— Может справочники у вас какие есть в штабе, где можно было бы посмотреть, — продолжал настаивать Куманин, — мне для дела надо, Олег.

— Погоди, — сказал капитан, — сейчас сделаем. У нас в штабе есть один псих из отставников — все знает. При Андропове его чуть не посадили даже. Слишком много знал. Капитана 1-го ранга ему задробили и выперли в запас. Но без его знаний весь штаб был, как без рук. Сам Горшков ходатайствовал. Пришлось оставить на работе. Если тебе срочно, я могу позвонить.

— Позвони, пожалуйста, — попросил Куманин, — мне срочно нужно.

Морозов вытер губы салфеткой, и они отправились на четвертый этаж, где размещались особисты. Их постоянно хотели оттуда выселить, поскольку у них были помещения и при «обслуживаемых» воинских частях, а штаты Лубянки постоянно росли, и хронически не хватало места для новых отделов и управлений, которые начали плодиться еще в андроповские времена. Военное командование со своей стороны пыталось выселить их из занимаемых помещений, ссылаясь на то, что у них есть места на Лубянке. Но особисты, заняв круговую оборону, не уступали, а, напротив, время от времени отхватывали себе помещения там и сям. «Прут, как израильские танки», — недовольно помянул их как-то сам генерал Чебриков.

В комнате, куда Морозов привел Куманина, стояли два огромных сейфа и два стола с телефонами, висел портрет какого-то адмирала с иезуитским лицом — спартанская обстановка осажденной крепости. Морозов поднял телефонную трубку:

— Сергей Сергеевич у себя? Попросите, пожалуйста. Сергей Сергеевич, здравия желаю. Морозов беспокоит. Как здоровьице? Ну и отлично. Сергей Сергеевич, тут справочка нужна небольшая. Думаю, вы сможете помочь. — Он прикрыл трубку ладонью и спросил Куманина:

— Как, ты говоришь, этот корабль назывался, «Дантон»? — и уже в трубку:

— Сергей Сергеевич, подскажите, пожалуйста, корабль «Дантон» был у французов в первую мировую войну? — жестом он показал Куманину: «Записывай».

— Так запомню, — отмахнулся Куманин.

— Что? Был? Целых шесть однотипных? Здорово. А что с ним стало? Немцы утопили? Когда? В марте 1917-го? Ну, спасибо вам большое, Сергей Сергеевич. Извините за беспокойство. — Морозов повесил трубку. — Бутылка с тебя, — сказал он Куманину. — Был такой корабль. Его немцы утопили в 1917-м году, — и засмеялся, — в честь Октябрьской Революции.

— Спасибо, — улыбнулся Куманин, — утопили, значит? Но все равно, спасибо, — и вышел из кабинета.

Сергей даже почувствовал облегчение, что прослушанное вчера на пленке получило подтверждение, а не оказалось бредом больного воображения маленького дебила. «С одним вопросом разобрались. Теперь надо узнать, что же произошло в том же году в Фатиме?»

Куманин уже направился к выходу из Управления, но тут неожиданно вспомнил, где ему попадалось описание происшествия в Фатиме в 1917 году. Это было в одной из многочисленных конфискованных книг, хранящихся в сейфах и несгораемых шкафах его кабинета. Книга была издана в Нью-Йорке на английской языке в 19,75 году. Называлась она «Дом Особого Назначения» и была составлена по материалам бывшего учителя царских детей Чарльза Сиднея Гиббса. Подготовил к печати его внучатый племянник.

Куманин вернулся и, разыскав Кудрявцева, попросил у него ключи от своего кабинета и сейфа, соврав, что забыл там спортивный костюм и кое-что еще из личных вещей.

В кабине Кудрявцева сидели два длинноволосых молодых священника, которых полковник инструктировал. Поэтому, не задавая никаких вопросов, он, выйдя в коридор, отдал Куманину ключи и только буркнул:

— Носи при себе, или сдай Климову. Твоими ключами, кстати, Стебликов интересовался, хочет все наши разработки себе присвоить. Дурак будешь, если ему отдашь. Все они горазды на готовенькое…

Куманин поблагодарил своего бывшего начальника и открыл свой кабинет. Вообще-то подобное полагалось делать в присутствии комиссии, назначенной начальником отдела, ведь если Куманин, вскрыв свой кабинет, обнаружит там широко раскрытые пустые сейфы или всего-навсего пропажу телефонного аппарата (случалось и такое), отвечать за все пришлось бы ему, причем строго в соответствии с законодательством наказание могло последовать в диапазоне от денежной компенсации до тюремного заключения.

Справедливо полагая, что воровать у него монархическую литературу не будет даже генерал Стебликов, а за украденный телефонный аппарат он как-нибудь расплатится, Куманин смело сорвал печати и вошел в помещение. Среди книг на иностранных языках — они были собраны в одном месте — он быстро нашел книгу Чарльза Гиббса, сунул ее в дипломат, снова тщательно опечатал сейф и кабинет, и с сознанием выполненного долга исчез из Управления.

Суббота — как раз тот самый день, когда во всех вузах страны кипит жизнь на заочных отделениях, включая заочную аспирантуру. Именно на это рассчитывал Куманин, направляясь в медицинский институт, который Надя закончила заочно и теперь училась в заочной аспирантуре.

Заведующая заочным отделением аспирантуры — молодая миловидная женщина, представившаяся Ириной Сергеевной, — мгновенно сорвала с лица улыбку при виде милицейского удостоверения, предъявленного Куманиным. Улыбка сменилась встревоженным выражением, характерным для любого советского человека, представшего перед представителем славных правоохранительных органов.

Куманин спросил о Наде.

— Шестакова? — переспросила Ирина Сергеевна, — давно уже не была. Вы лучше бы к ней на работу зашли. Работа у нее такая в интернате, что свободного времени не остается. Да еще тут диссертация. Могу дать вам адрес интерната.

— Спасибо, не надо, — поблагодарил Куманин, — адрес интерната я знаю. У меня к вам еще вопрос. Мне нужно найти одного вашего доцента по имени Феофил. Вы такого знаете?

— Феофил Пименович? — спросила заведующая, — он у нас давно не работает.

— Вот как? — удивился Куманин, — а его адрес вы не могли бы подсказать?

— Это в отделе кадров, — сказала Ирина Сергеевна, — я не знаю.

Выяснив, что отдел кадров сегодня работает только до двух часов, Куманин поспешил туда — было уже без четверти два.

Дверь отдела кадров была обита оцинкованным железом, и в ней имелся глазок, как в тюремной камере. Кроме таблички «Отдел кадров», на двери висела еще одна — «Первый отдел», а потому дверь, выставив наружу только кнопку звонка, была наглухо закрыта.

Куманин с силой нажал пальцем на эту кнопку. Глазок приоткрылся, и Куманин поднес к нему свое удостоверение. Дверь бесшумно открылась, как всегда случалось после выполнения подобного ритуала.

Пожилой мужчина в помятом костюме, который традиционно украшали значок участника Великой Отечественной войны и колодки со стандартным набором медалей, оказался начальником первого отдела. Выяснилось, что кадровики по субботам работают чисто символически и к полудню все инспектора разбегаются.

— Ничего, — успокоил его Куманин, испугавшись, что ему сейчас придется выслушать очередную лекцию о падении дисциплины и отсутствии элементарного порядка, — думаю, что вы сможете мне помочь.