– Плацдарм?.. Это, сынок, земля на вражеском берегу. До нее доплыть надо, потом отбить у врага, а потом удержать… Пока плывешь, в тебя стреляют. Днепр река широкая. Не убьют, так утонешь… А доплывешь, надо до врага добежать, пока он не расстрелял из укрытий. Тут кому как повезет… Нам повезло. Выбили немцев, закрепились… А с утра началось… Из чего нас только ни утюжили… В живых осталась горстка. Дунь, и нет нас. А немцы этого не знали. Утюжили и утюжили.

– Чем? Утюгом? – рассмеялся брат.

– Да уж утюгом, сынок… Таким утюгом, что только клочья летели. И самолетами бомбили, и снарядами забрасывали, и минами. А вот пехоты, похоже, у них уже было мало. После того, как мы десятка три атак отбили, атаковать боялись. Убивали бомбами и минами, по квадратам, методично… На пятый день и меня ранило, не уберегся.

– Куда?

– Вот сюда. Чувствуешь, рубец?

– Да… Больно было?

– А то. В горячке не заметил, а вот вечером, когда все стихло, тут и прихватило. Нас, раненых, к берегу оттащили. В тот вечер, уже по темноте вместе с подкреплением прибыл комдив. К нам подошел. Ну, говорит, спасибо, гвардейцы, всех представлю к наградам, как обещал. Вы свое дело сделали: плацдарм захватили и удержали, теперь уж мы его не отдадим, отсюда наступать будем… Нас всех переписали. Список комдив лично взял.

– А комдив, это кто?

– Командир дивизии. Он и говорил нам перед форсированием, что всех, кто доберется до берега, захватит и удержит плацдарм до его прибытия, представит к наградам. Пока переписывали, подошел ко мне. Ну, говорит, лейтенант, знаю, как воевал. Если можешь говорить, расскажи, как оно тут было, и подробно о своих действиях.

– А как было?

– Да не стал я, сынок, ждать, пока нас перебьют у берега. Под огнем поднял своих бойцов в атаку, а за нами уже подхватился весь десант. И мы так ударили немцев, что сходу смяли их оборону и ворвались в деревню. А там нас не ждали. Захватили мы тогда весь их транспорт и кучу пленных – удирать-то им не на чем… Да и плацдарм после этого получился такой, что немцам уже стал не по зубам… В общем, комдив поблагодарил за все, пожелал скорого выздоровления и сказал, что за мои действия представит к званию Героя.

– Так он что, папа, обманул?

– Не знаю, сынок. На фронт после госпиталя я уже не попал.

После этого отец обычно рассказывал про орден «Красного Знамени» и медаль «За отвагу», которые тоже не получил. В тот раз батя удивил тем, что впервые заговорил об этом в трезвом виде. Все наши с братом расспросы о войне он обычно игнорировал:

– Не дай вам Бог такое пережить, сынки. Какие там подвиги. На фронте мы о наградах не думали. Дожить бы до вечера. А ранят, не остаться калекой. Ничего интересного на войне нет. Что о ней рассказывать, – говорил он, закуривал папиросу и уходил в другую комнату.

Что он так разговорился теперь, даже не знаю. Но я не стал слушать те истории, которые уже не раз слышал от пьяного отца, вслед за Сашкой потихоньку выскользнул из дома и пошел во двор к ребятам.

В праздничные дни мы старались не попадаться матери на глаза и проводили время у друзей. Наконец вернулся с дежурства отец, разумеется, навеселе.

– Опять пьяный?! – налетела на него мать.

– Почему пьяный? Выпили немного с ребятами после дежурства за праздник, – добродушно ответил отец.

– А о нас ты подумал? Мы тут сидим, ждем его с работы, а он там с ребятами пьянствует.

– С работы я вернулся вовремя, – нахмурился отец, – Что ты, детуня, делаешь из мухи слона? Ну, выпили по рюмочке за полчаса до окончания дежурства. Что здесь такого?

– Знаю я ваши рюмки. Нализался, как свинья!

– Я свинья?! – мгновенно вышел из себя оскорбленный отец, – Ну, ладно, я тебе эту свинью запомню, – пообещал он.

– Запомни, запомни, – дразнила, как обычно, мать, – Если только завтра вспомнишь, пьяница.

– Я пьяница?! – окончательно рассвирепел отец.

– Пьяница-пьяница, – продолжила мстить за испорченный праздник «детуня».

– Я тебе покажу пьяницу. Пьяницу она нашла. Где ты видишь пьяницу? – возмущался, как всегда, отец, но уже спокойным тоном, продолжая переодеваться.

Его переодевание заключалось в том, что он снимал фуражку и парадный мундир. И это все – дома отец всегда ходил, как и на службе, в форменных брюках, рубашке и в сапогах. Штатской одежды и даже тапочек, сколько помню, у него никогда не было.

– Есть, что поесть? – спросил отец, так, на всякий случай, ибо ответ уже знал заранее.

– А для кого мне готовить? Ты там нажрался с друзьями, мне ничего не надо, а ребята и так не голодные, – ответила мать.

– Так и знал, – буркнул отец, схватил веник и принялся подметать всю квартиру: такая работа его успокаивала.

Мать, убедившись, что все идет «по плану», ушла на улицу, посидеть на лавочке с завсегдатаями вечерних посиделок.

Убрав квартиру, отец принялся готовить. Готовил он замечательно, гораздо лучше матери – в годы срочной службы ему пришлось недолго быть поваром. Приготовив целый обед из трех блюд, батя пригласил нас, уже давно изнывавших от дразнящих запахов, доносившихся с кухни:

– Ребята, давайте ужинать, и мать зовите, – попросил он.

Мы с Сашкой давно знали, что это бесполезно – мать вернется домой лишь ближе к полуночи, потом мы все будем просить у нее прощения, и немного поломавшись, она, конечно же, всех нас, включая отца, простит. Направили младшего Володю, ее любимчика.

Как ни странно, брат вернулся с мрачно молчавшей мамой. После процедуры всепрощенья, мы, наконец, всем семейством сели за праздничный стол…

Едва поужинали, в коридоре послышались глухие удары и пронзительные женские крики.

– Опять Василенко Дусю бьет, – вскочила мама, – Тоже пьяный пришел, а теперь дерется.

– Почему тоже? – возмутился отец, – Разве я тебя бью? – улыбнулся он.

– Попробуй только! Сковородой пришибу, – распетушилась мама, которую отец никогда, как говорится, «даже пальцем не тронул».

Неожиданно дверь распахнулась и в комнату влетела тетя Дуся, а за ней с криком «Убью!» ее свирепый муж. Мы ничего не успели сообразить, как отец метнулся к дяде Коле, который внезапно рухнул, как подкошенный.

– Ах ты, гад! – вскочил он с пола и бросился на отца так, что тот исчез из виду за его мощной фигурой.

Мы с Сашкой ринулись, было, на помощь отцу, но Василенко снова рухнул, сильно ударившись о деревянную перегородку. А у перегородки, как ни в чем ни бывало, улыбался батя:

– Вот дурак… Вставай, – подал он руку соседу.

Но тот, вскочив, снова ринулся на отца и снова рухнул.

– Не надоело падать? – спокойным тоном спросил отец, – Смотри, разобьешься ненароком.

Сделав еще попытку, Василенко сдался:

– Ну, Афанасий, не ожидал. Думал, раздавлю, как муху, а ты ловкий… Дай пять, – протянул он руку.

– Батя, стой! – крикнул отцу, пытаясь предупредить: все во дворе знали о мощи руки дяди Коли, но было поздно – рука отца угодила в капкан.

– Ай! – неожиданно вскрикнул дядя Коля, – Все-все, Афанасий, сдаюсь… Пойдем, выпьем, поговорим, – предложил он, стоя в неестественном поклоне до земли, с поднятой кверху рукой, которую отец легко удерживал за вывернутый большой палец.

Он вопросительно взглянул на маму, которая лишь молча замахала руками, знаками показывая, чтобы тот поскорее увел беспокойного соседа.

Едва мужчины вышли, из-за стола приподнялась испуганная насмерть тетя Дуся:

– Спасибо вам, большое, Надя. Если бы ни твой Афанасий, он бы меня убил, – сказала она.

Ее усадили за стол, она заплакала, ей дали валерьянки, успокоили…

Через час вернулся пьяненький отец:

– Все, Дуся, можешь идти домой. Он тебя больше не тронет.

– Спасибо, Афанасий. Я не пойду. Я его боюсь.

– Не бойся. Мы с ним поговорили. Точно не тронет. Да он уже уснул.

Тетя Дуся ушла, а мы бросились к отцу:

– Батя, как это тебе удалось с таким здоровяком справиться?