Нас мало, но в наших карманах достаточно времени, чтобы недостаток количества компенсировался избытком качества. Через некоторое время избранные разбегутся по всему миру, как тараканы из герметически закрытого контейнера, в котором обнаружилась щелочка. Производственный брак, как и большинство самых важных открытий человечества, произошел случайно и вызвал катаклизм вечной жизни – без утомительной борьбы за право пополнить генофонд своим потомством, чтобы потом до конца своих дней оберегать его от попыток более успешных и ловких особей оставить свой след в чужом гнезде. Многие из нас вовсе затеряются оттого, что потеряют смысл существования. Возможно, они и сейчас лежат где-нибудь на песчаных пляжах и от нечего делать лепят куличики. Какая разница? Мы никогда не узнаем о том, что с ними сталось. Хотя «никогда» в нашем случае – слишком сильное слово.
– Как тебя там? Кевин? Помоги мне!
– Бабушка, тебе известно выражение «помоги себе сам»? Говорят, оно принадлежит самому Иисусу. Кто я такой, чтобы нарушать его заветы?
– Во-первых, умник, не «помоги», а «исцели», и означает оно совсем не то, что ты имеешь в виду. Во-вторых, не упоминай имени Бога нашего всуе, мелкий паршивец. И, наконец, в-третьих, как запускается эта чертова машина?.. В мои времена люди стирали все свои вещи вручную – все было просто и понятно. Не пошевелишься – будешь ходить грязным, потому что никто за тебя не будет твое исподнее стирать. А сейчас что? Да пропади оно все пропадом!
– Нанна, в твои времена люди с копьями за мамонтами гонялись, и в стиральных машинах необходимости в принципе не было. Шкуру содрал – вот тебе и новая одежка. Порыбачил – и помылся заодно. На кнопку нажми.
– На какую кнопку?
– На красненькую. На которой написано: для бабушки.
– А! Точно, написано. Это что, на самом деле с такими кнопками выпускать стали? Ну, надо же…
Старушка удивляется и близоруко щурится. А этот смеется, подлец, покатывается. Сколько лет изо дня в день я наблюдаю одну и ту же сцену. Никто не в обиде. Каждый играет свою роль. Странная, странная семья, похожая на все остальные и не похожая ни на одну другую. Я помню Бриана Бору, короля Мунстера – видел его так же близко, как сейчас вижу собственное отражение в зеркале. Мужик был настоящий, серьезный. Сказал – сделал. Не сказал – все равно сделал. Все понимали, что этот – не подведет. Тогда все было проще, понятнее. Вот стоит Бриан, он – хороший, потому что защищает нас от враждебных кланов и викингов, а еще он красивый, смелый и сильный. А это, допустим, Ивар Лимерикский – он плохой, потому что нападает на нас, грабит деревни, насилует женщин. Все это можно понять, но он к тому же еще и датчанин, чего ему простить ну вообще никак нельзя. Наши победили – ура, молодцы, праздник и бесплатная выпивка в честь храбрых воинов. Наши проиграли – мы еще отомстим, поминки и бесплатная выпивка в честь павших. Залечили раны, наточили топоры, подлатали шлемы, если нужно, нарожали еще детей, и снова в бой. Идеально. И стирали, кстати, действительно меньше – то ли грязь не так приставала к одежде, как сейчас, то ли относились к ней проще, сложно сказать.
Нанна уважительно цокает языком – наклейка на стиральной машинке ее явно впечатляет.
– Нет, ты только посмотри, до чего додумались, однако! Тебе бы у них поучиться, Кевин – старших нужно уважать.
Кевин – это мой сын, рожденный уже в новой жизни со всеми вытекающими последствиями: неисчерпаемыми ресурсами, к которым открыт доступ всем причастным, бесконечными попытками, если что-то не получается с первого раза, и непомерно раздутым самомнением. Вообще, вера в собственную неповторимость свойственна всем нашим. Собственно, почему бы и нет? Считает ведь себя особенным какой-нибудь долгоиграющий царек, у которого пара носков стоит дороже автомобиля среднестатистического жителя его страны. Разница между ним и нами лишь в том, что рано или поздно наступает день, когда он начинает задумываться о собственной тленности. Сначала он гонит от себя эти мысли, но рано или поздно они завладевают им полностью – и начинается война со временем. Омолаживающие процедуры, пластические операции, юные любовницы… Глупейшая война, победитель и проигравший в которой известны заранее. И в какой-то момент становится ясно, что ничего из того, чему он уделял так много внимания на протяжении всей своей жизни, не поможет отсрочить неизбежное. Наступает запоздалое раскаяние. Оно всегда приходит, исключений не бывает.
Многие пытались обмануть смерть, но я не знаю никого, кому бы удалось сделать это. А ведь как старались! Вспомните хотя бы ту же Елизавету Батори – я с ней не был знаком лично и поэтому не уверен в справедливости обвинений, которые ей предъявили, времена тогда были темные. Но если только допустить, что все, о чем говорили тогда, было правдой хотя бы на половину, то это очень хорошо иллюстрирует отчаяние, с которым властители цепляются за любой шанс продлить агонию жизни. Так утопающий хватается за соломинку, а потом его тело вылавливают из воды с этой самой жалкой травинкой, зажатой в кулаке.
У нас все то же самое – нам нравится считать себя исключительными и смотреть на остальных свысока, как это делают дети, ставшие обладателями какой-нибудь тайны, о которой никому, кроме них, не известно. Единственным отличием является итог, в нашем случае его попросту нет. Что бы мы ни делали, это ни к чему не приведет. Это и дар, и проклятье. И я до сих пор не знаю, что – больше.
Наша бабушка прекрасно иллюстрирует суть дилеммы. Все мы прекрасно понимаем, что на самом деле она сохранила живость ума и во многих вопросах даст фору большинству из нас, а все игры в «ничего не вижу, ничего не слышу» затеваются только для того чтобы привлечь к себе внимание и не чувствовать одиночества. Вообще, Нанна – это феномен, объяснения которому я до сих пор не могу найти. С самого начала в число бессмертных входили только молодые, полные сил люди и дети, которым еще только предстояло пополнить собой ряды избранных. На старой каменоломне, где все случилось, собрались только они. Бабушки не было среди нас тогда. Однако когда через двадцать лет, состарившись, она вдруг словно заморозилась – и больше не пожелала меняться, с кряхтением путаясь у нас под ногами, – всем стало ясно, что произошел сбой в системе. Мы были так поражены этим фактом, что некоторые из нас, испугавшись, даже выступили с предложением разобраться с этой проблемой – починить механизм, что ли. Как? Убив. Конечно, это было великой глупостью. Во-первых, я бы не позволил этого. Во-вторых, уже тогда мы знали, что наши тела стали мало восприимчивы в внешнему воздействию. Ну, и, наконец, как можно исправить ошибку, если не знаешь ни чем она вызвана, ни к чему может привести? Да и ошибка ли это? Если да, то в чем ее суть? Как назвать ту систему летоисчисления, в которой мы оказались? В общем, нам надоело пытаться искать ответы на вопросы, которые плодились, как мухи в свинарнике, и мы махнули на все рукой, в том числе и на бабушку.
Наверное, я был единственным, кто искренне жалел ее. На фоне замороженных в тридцатилетнем возрасте людей Нанна выглядела еще более старой, чем была на самом деле. Но мы пытались это исправить, как могли. Сначала она фыркала на мои предложения привести ее в порядок, но потом сдалась – я умею быть настойчивым, когда мне что-то очень нужно. Итак, просидев несколько вечеров за рассматриванием модных журналов и медицинских справочников, мы вместе отправились в самую дорогую косметологическую клинику, какую только можно было найти. Я решил сделать подарок своей жене и убрать с лица родимое пятно, которое всегда ее раздражало. Ну, а бабушка – легче было перечислить то, что нужно было оставить. Конечно, доктора убеждали нас в том, что опасно в таком преклонном возрасте решаться на подобные эксперименты со своей внешностью, но у нас были свои аргументы с большим количеством нулей, и они, в конце концов, решили, что и опасности-то почти и нет никакой. Нужно признать, что свое дело они знали прекрасно, и после их волшебных процедур Нанна превратилась в ухоженную женщину бальзаковского возраста – не в первоначальном значении, конечно, а в общепринятом. Правда, ей самой абсолютно не понравилось то, что она увидела в зеркале:
