© Анатолий Шинкин, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Гринько Николай Петрович так и не понял, что погиб от скуки.

Застрелился после семидневного запоя. Домашних в квартире не было. Сын ночевал у матери, дочь у тещи, жена неизвестно где. Самогон в доме еще был, но пить одному уже не хотелось, а немногочисленные приятели как-то не подвернулись. Телевизор забарахлил не кстати. Книги тоже не читались, и газет свежих не принесли. Так и пришлось все к одному.

Тело обнаружила теща и, как натура деятельная, темпераментная и экспрессивная, взяла на себя руководство похоронами. Устроила так ловко, быстро и недорого, будто всю жизнь готовилась зятя закопать.

Я зашел к ним, когда собирались выносить. Лица торжественно-постные:

– Она зашла, а тут кровища кругом…

– Жил бы и жил, такой молодой…, – у соседей появилась тема для беседы, и, значит, самоубийство имело смысл.

В гробу мой приятель смотрелся не очень хорошо. Видны были только левый глаз и почерневшая щека. Все остальное прикрыли салфеткой: искалечено было и обожжено выстрелом, даже двумя: Николай умудрился нажать оба курка. Говорят, сзади черепа не было вовсе.

Жена, теперь уже вдова Лидка, бродила среди пришедших на похороны, тихая, незаметная и молчаливая, как призрак в известной драме. Она переходила из комнаты в комнату, ни с кем не заговаривая. Мучилась похмельем, очевидно. Я сказал, что заберу свою тетрадь, она без эмоций ответила:

– Бери.

Я снял с полки дневник Николая, он всегда держал его поверх книг, еще глянул на новопреставленного и ушел.

Дома, просматривая записки, отметил примитивный юмор обобщений, несвойственный Николаю ранее. Очевидно, потерпев к сорока годам все возможные фиаско, он решил стать проще: перестал сыпать именами и цитатами «от великих», заменил латынь матюгами, но не смог расстаться с вариациями на тему «все мы немножечко лошади», некогда пролетарского великого поэта. Теперь он с удовольствием отмечал, что «все мы немножечко демократы, мерзавцы, коммунисты, жулики, сукины дети и т.д.».

Но, чем дальше, тем реже, брал Гринько в руки «своего единственного слушателя», – так он отзывался о дневнике. Последней датой было седьмое ноября. Дальше последовательная деградация уже не находила письменного отражения. Хоть столько, другие вообще ничего не оставляют. То ли был, то ли не был.

На внутренней стороне задней обложки корявая надпись шариковой ручкой: «Существование без цели, душа без веры, жизнь без любви, земля без надежды». Ахинея, но звучит красиво, как слоган в рекламе. Очевидно – это и следовало считать предсмертной запиской.

Очередной путник, с незаконченным жизненным опытом, отправился охотиться в места, богатые дичью, рыбой и грибами, не сумев влиться в стихию рыночных отношений.

Почитал я записки приятеля и загрустил. Отчего так паскудно жизнь переменилась? Никому подвигов не нужно и смерти «на Миру», которая и красна, и желанна. Поставь тысячу амбразур с пулеметами и танков тяжелых, в очередь люди будут становиться, чтоб грудью закрыть или с гранатой броситься – нормально это и естественно, если и не славы ради, то развлечения для, а вот деньги в наволочку складывать да в горло ближнего за кусок вгрызаться – подло и противно. Так нас учили и воспитывали.

А теперь жизнь потеряла смысл, цель, идею. Вопросов стало вдруг больше, чем ответов.

«Открывать сезон» я отправился на Солянку, небольшую речушку, где, не прилагая больших усилий, можно наловить икряных щук.

День весенний обычный: переменная облачность, и ветер гонит волны с гребешками. На душе блаженство: так приятно после долгой зимы увидеть открытую воду. В этом году ждут паводка, и, действительно, вода на добрый метр выше обычного для ранней весны. Слегка напрягают обширные, кочующие по ветру ледовые поля.

Выбирая места без льда и ветра, поставил сети, и щуки не заставили себя ждать. Все хорошо! Жизнь прекрасна и удивительна. Рыбалка началась. Осталось, следуя теории равновесия, дождаться неприятностей, потому что ничто хорошее не длится вечно.

К одиннадцати дня подкатили два хмыря на синих «Жигулях», заглянули в мою лодку, позавидовали и захотели встать рядом:

– А мы вот здесь.

– Занято.

– А вот тут?

– Видишь, поплавки?

– А за поворотом?

Я насочинял о течении, поднимающем сети, о траве, да и рыба уже отходит – «понта нет».

Отбился ненадолго. Рыбаки пошли валом. На машинах, мотоциклах. Подъезжают, отъезжают, спрашивают, сколько поймал. Не речка, а базарная площадь. Всем хочется рыбы. Один притащился пешком с острогой на плече:

– Братан, я тут пошустрю по камышам?

– Ребята, вы уже достали!…

– Я два метра от берега.

– Шустри.

Понаблюдав за «острожником», я отправился прогуляться по бережку и за поворотом увидел двух мужчин, торопливо разгружающих «Жигули». Один, дотащив лодку до берега, развернул ее и торопливо принялся накачивать. Другой вытащил мешок с сетями, прислонил его к машине и вытащил еще один, потом обошел «Жигуль» сзади, открыл багажник, вытащил третий мешок с сетями и жестяной бак, в котором, опять же, замочены в глиняном растворе сети. Это уже интересно: они, видимо, решили не оставлять рыбе шансов.

– Серьезно беретесь, – я кивнул на бак.

– Хотим попробовать. Первый раз выбрались, – ответил он неожиданно высоким голосом.

Крутые ребята. Если они так «пробуют», что будет, когда возьмутся за дело всерьез?

После обеда подкатили два «орла» на «Иж-Юпитере». Парень, с меня ростом, одет в ватный костюм – шкаф ходячий. С ним дед, общительный, подвижный, жуликоватый. Странно представился: «Анатолий». Сдается гнусную рожу этого мерзкого деда я встречал где-то.

Эти, уж не знаю, как назвать, достали корочки общественных рыбинспекторов, начали размахивать половным билетом, грозились составить протокол…

И мне пришлось уступить уловистое местечко. Вот и неприятности. Обидно, блин!

Яркое утреннее солнце, но облака, обычные для такой погоды еще не появились. Высматривая место, где полегче пробраться к реке, я прошел к самому берегу. Плотину в километре выше по течению сорвало только вчера, и река мчится с небывалой скоростью. Льдины, коряги, вмерзший в лед прошлогодний камыш кружатся, вытягиваясь на фарватер, и вода, поднимаясь почти заметно для глаза, не оставляет возможности подступиться с сетями.

Тем не менее, машины рыбаков маячат по всему берегу, и никто не собирается уезжать. Напротив. Не замечая очевидной невозможности рыбалки, плотно одетые мужички вытаскивают из багажников и качают лодки, готовят снасти. Некоторые уже крутятся в водоворотах с надеждой поставить сети и наловить вожделенных икряных щук.

Пройдет месяц, спадет вода, станет тепло, валом пойдет рыба, но две трети из атакующих сейчас берег экстремалов, готов спорить, на пушечный выстрел не приблизятся к реке: трудное для понимания, но реальное свойство сложной человеческой натуры. Сейчас вся суета сводится к постановке и, тут же, снятию забитых льдом и сором, перепутанных сетей.

Правит здесь азарт, чувство начисто затемняющее разум. Мне случалось в период икромета видеть мужичков, целый день просидевших над сетями в овраге, который даже не был соединен с рекой. Оттуда доносились песни и запахи костра и самогона. Наверное, им не нужно было рыбы.