© Према Сундари, 2016

© Алексей Саченок, дизайн обложки, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Я как молоко на плите: все время пытаюсь сбежать. Мне совсем не важно куда, главное – подальше и на как можно дольше. Раньше мне казалось, что хорошо там, где меня нет. По прошествии многих лет я осознал, что хорошо везде, где есть я. Но только я и никого, кроме меня. Тысячи километров пройдены мной, десятки границ пересечены, сотни дней проведены под заграничным солнцем. Мой паспорт проштампован с первой и до последней страницы. Столь многие люди врывались в мою жизнь, принося в нее что-то свое и забирая из нее что-то мое. Но был ли я удовлетворен своими скитаниями? Едва ли.

Мне от 20 до 60. Будучи рыбой по знаку зодиака, реалистом стать мне было не суждено. Сейчас, оборачиваясь назад, я сомневаюсь, была ли правдой моя жизнь. Может быть все, что случалось со мной, всего лишь вымысел моего разума. Меняясь, преображаясь, прогибаясь, мне казалось, что где-то в пути я утратил настоящего, подлинного себя. И шел уже не своей дорогой к чужим целям. Я жил чужой, чуждой мне жизнью. Ни дети, ни дом, ни работа не были моими желаниями, и я не стремился заполучить ни одно из этих жизненных благ. Но все же имел все. Хотя, нет, детей у меня не было.

Что касается моей внешности, мне всегда было наплевать на нее. Моя одежда была похожа на пижаму, а лицо украшала борода, седая с 26 лет. Малоспортивный, ленивый, слегка сутуловатый. Моя худоба всегда была темой для обсуждения. Не скажу, что это сильно нравилось моим окружающим, но и на их мнение мне было наплевать. От отца мне достались голубые глаза, от матери – способность видеть людей насквозь. Руки сухощавые, тонкие, ногти – аккуратно сгрызенные. На спине белое пятно в форме звезды. Брови густые, слегка нахмуренные. Волосы – цвета лесного ореха. Голос низкий, глубинный. У меня было много имен, но ближе всего мне имя, которым нарекла меня при рождении бабушка, – Эсмаил, «Бог все слышит».

***

Я проснулся на рассвете с чувством, что нужный день наконец настал. Я вышел к реке. Солнце выкатилось из-за горизонта, и нежно-фиолетовая дымка окутала гхаты1. Я сложил ладони у солнечного сплетения и в почтении поклонился реке. «Намасте2», – протяжно вымолвил я. Я ступил в воду сначала одной ногой, затем и второй. Шаг, и еще шаг, и еще шаг. Мое тело погрузилось в воду, и она приняла меня, покрывая собой до самой макушки. «Намасте. Я приветствую Бога в тебе. Я приветствую Бога в себе». Выйдя из воды, я подошел к лодочнику, отдал ему оставшиеся у меня деньги и попросил его отвезти меня к самому южному гхату. Там в послерассветный час я встречу гуру, который согласился инициировать меня в аскеты. Судно отчаливает, и мы плавно скользим по водной глади.

Я закрываю глаза. Передо мной – вся жизнь. Столь о многом мне хочется рассказать в эти последние минуты до того, как я стану отшельником и отрекусь от всего мирского. О том, как жил, как умирал, о дальних странах и людях, которые там живут. Во всех уголках мира я искал истину, и вместе с ней я обрел самого себя. Моя жизнь, так же, как и миллионы жизней других людей, была абсолютно обычной, но однажды влажной, холодной ночью она все же переменилась. Идеально спланированная, жизнь внезапно, как поезд, сошла с реек. Помню ту ночь, как сейчас. Глубокую, тяжелую, укрывшую мой город непроходимой густой темнотой. В ту ночь Мириам на цыпочках ушла из моей жизни. Без скандалов, криков и каких-либо объяснений. Тихо, как ребенок, рисующий на обоях. И моя жизнь обрела другой характер, из твердой стала жидкой и потекла по Мировой душе, как Нил течет по Африке.

Это моя любимая история. Быть может однажды в тишине Гималайских гор кто-то встретит меня, состарившегося, и спросит, как я там оказался. И тогда я скажу: «Мы познакомились по моему приезду из Америки». Путник засмеется и спросит: «Дедушка, что за историю ты хочешь рассказать?» А я улыбнусь своими морщинками и отвечу: «В тот день она была непревзойденной».

***

Мы познакомились в сентябре по моему приезду из Америки. Там, вдалеке от родины, я молил Бога ниспослать мне мудрость. Каждый вечер перед тем, как идти спать, я уговаривал Бога: «Прошу, пошли мне хоть каплю мудрости». И она снизошла ко мне, облеченная в тело с именем Мириам. «Горькая, как трипхала3». Меня пленил ее томный взгляд, ее нелепая одежда и едкий дым сигарет, которые она курила. Я хотел избежать этой встречи, прекратить на какое-то время свое существование, лишь бы не потонуть в безбрежном океане ее странностей. Но было поздно бежать, и я шагнул в неизвестность с чувством непреодолимого страха с привкусом сладостного блаженства. Слова, которых не сыщешь в словаре русского языка, как бабочки слетали с ее земляничных уст и влетали в мое сознание. Я смотрел в нее, как в зеркало, чистейшее зеркало, и видел свое отображение.

Я никогда не хотел состариться с Мириам, ведь в своем роде мы уже были стариками с 20 лет. Я не хочу преувеличивать, но Мириам – лучшая из людей. По крайней мере, для меня. У меня было много женщин, я вскрыл немало пустых раковин, пока не нашел жемчужину, и лишь к ней одной я испытывал глубокую любовь и привязанность. Что она испытывала по отношению ко мне – для меня, наверное, останется загадкой. Не берусь судить. «Ты есть – хорошо, тебя нет – еще лучше», – говорила мне Мириам. Так или иначе, расходясь, сходясь, снова расходясь и снова сходясь спустя 6 лет мы поженились. Купили маленький дом на улице Сплетников и еще через год обзавелись машиной. Мы жили тихой ничем не примечательной жизнью. И мне казалось, что моему счастью никогда не будет предела. Но дни моего спокойствия были сочтены, и в одну из ночей жизнь все же переменилась. В ту ночь, как и в остальные 2738 ночей нашей совместной жизни я крепко спал. В 3:59 что-то толкнуло меня, приказывая проснуться. Я взглянул на будильник, потом на половину кровати Мириам и с ужасом обнаружил, что будильник есть, а Мириам – нет. В глубокой ночной тишине я встретил свое одиночество. Дом, где еще совсем недавно мы смеялись, внезапно стал холодным и пустым. Я ходил по дому, наматывая круги, и отказывался верить в происходящее. Вот ее остывшая чашка с латте, вот недоеденное пироженое, вот влажная зубная щетка. Воздух стал удушливым, и я чувствовал себя рыбешкой, выброшенной на берег. Я убеждал себя, что играю с ней в прятки. Вы играли когда-нибудь в эту игру? В ней главное – надежда, что вот-вот где-то за углом прячется твой друг. Но Мириам нет в шкафу. Мириам нет под кроватью, нет за шторами… Даже крохотной записки нет. Я сидел на краю кровати, набирая один и тот же номер. – Возьми трубку, прошу. Длинные гудки в телефоне беспощадно разрезали меня без ножа. На столике лежал ее антиперспирант. Я намазал им запястье, глубоко вдохнул и закрыл глаза. На мгновение я почувствовал ее рядом. – Прошу, возьми трубку. К утру гудки становились все длиннее и длиннее. Я допил ее холодное латте и заглянул в шкафчик посмотреть, есть ли там ее документы. Нет, ни паспорта, ни водительских прав не было. – Прошу, возьми трубку. Она не пришла утром. Вечером ее тоже не было. И вообще она больше никогда не возвращалась домой, сколько бы я ее не ждал и сколько бы ни звонил. Мириам ушла. Ушла, пока я спал, словно возлюбленный друг Руми4 Шамс Тебризи. На одну сотую процента я мог понять такой поступок, ведь если Шамс и Руми питали друг к другу величайшую любовь всех времен и народов, то для Мириам я скорее был братом, чем любимым мужем. И я никогда не винил ее за нелюбовь ко мне, ведь сам не давал ей ни малейшей возможности полюбить меня: надоедал ей своими чувствами, навязывался, дышал ею. Я был ее одеждой и макияжем: обволакивал ее собой, проникая в каждую ее клеточку. Я наступал, как война. Где-то в глубине души я знал, что рано или поздно будет перейден рубеж, и она откажется от меня. Я думал, что, будучи отвергнутым, я никогда не буду в проигрыше, ведь не буду ни игроком, ни даже зрителем. И вот когда она ушла, я понял, как же сильно ошибался. Мне казалось, что я никогда не вынесу утраты. Я злился на Вселенную за то, что слишком часто говорил ей, как счастлив, а она решила переубедить меня в этом и, поверьте, небезуспешно. Чтобы я не делал, чем бы ни пытался унять свою боль, это лишь разжигало огонь внутри меня, и он жег меня до самых костей. Я просыпался от того, что меня душило одиночество, и засыпал по той же причине. Мир остановил свое движение, и я остался тет-а-тет с самим собой. Все утратило свое былое очарование и из прекрасного превратилось в уродливую тюрьму. Цветы распускались, выпячивая свои половые органы, привлекая яркой окраской венчика насекомых, птицы щебетали, призывая самок в свои гнезда, сверчки гудели в поисках пищи. Все, что казалось возвышенным, теперь виделось мне лишь жаждой размножения и пропитания. Люди стали мне омерзительны. Я был переполнен отвращением. И не было ничего, кроме темноты в моих глазах.